Всем стало неловко. Стараясь не смотреть на него, одновременно заговорили старшие Любинские и Боба. А Гарик общей минутной растерянности не заметил.
Зина, подмигивая заговорщицки, привычно скрылась в кабинете с кастрюлькой. За ней, с куском очередного «Наполеона» на блюдце, просочилась Аллочка. Через секунду раздался грохот, затем из кабинета вылетела испуганная Зина с кастрюлькой в руках, расплескивая по дороге бульон. Прозрачный, диетический бульон, специально для потерявшего жену старого академика.
– Он швырнул в меня книгой! Словарем! Толстым! – довольно оживленно сообщила она. Зина немного уже заскучала, а тут хоть какое развлечение.
Вслед за ней выдвинулся еще более похудевший Сергей Иванович – черный костюм, пустой, без никого внутри, сверху над костюмом скривившееся в гневе лицо.
– Хватит! Тут вам не богадельня! – шепотом заорал он с порога. – Ходят с котлетами! – Он брезгливо поморщился, сделав жест, будто стряхивал с себя грязь. – Я пока еще не выжил из ума! Бульон! – Он произнес «бульон» с таким отвращением, что Зина быстро понюхала кастрюльку, не стух ли.
Из-за худого плеча Сергея Ивановича высунулась Аллочка, вытянув длинную плавную шею, ловко просочилась под его рукой и шмыгнула в сторону.
«Как в „Бременских музыкантах“, – подумала Ма-ша, – сначала из дворца вылетел кот, затем пес, затем петух...»
«Приходит в себя, слава богу», – удовлетворенно подумала Аня.
Старик всегда был тиран и сумасброд, так-то и привычней. Ей смертельно надоели бдения у дверей кабинета. Ведь это Любинские с Аллочкой несли свою вахту раз в неделю, а ей приходилось бывать тут почти каждый вечер. Но ведь не бросишь же его, пока он вот так, демонстративно, сидит взаперти.
Дед стоял очень прямо, опирался на палку. Сам худой, как палка. Получалось – две палки рядом, почти параллельно.
– Я женился, – заявил Сергей Иванович. – Аллочка, детка, подойди!
Покрасневшая пятнами Аллочка, потупившись, пошевелила губами, будто пыталась что-то сказать и передумала.
Первой нашлась Аня.
– Поздравляю вас, Сергей Иванович, поздравляю тебя, Аллочка. – Она хмыкнула и развернулась к двери.
За ней, как утята за мамой-уткой, потянулись остальные. Замыкала шествие Маша. Нерешительно шагнула вслед за всеми, затем остановилась, опять медленно двинулась к выходу.
– Машенька, погоди, – мягко произнес Сергей Иванович.
– А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, – пробормотал Володя Любинский.
– Ты по-прежнему будешь жить с нами.
– Да, Машенька. – Аллочка вытянула шею в Машину сторону, повела тощеньким носом. – Конечно, живи с нами.
В зоопарке у Маши был один знакомый страус, он словно разговаривал длинной, похожей на гибкий шланг шеей. Как Аллочка.
– Я потом приду. Сейчас пойду с папой, а потом приду... – смущенно пробормотала Маша.
Никто не обратил внимания на Наташу. Никто не заметил, как, услышав объявление Сергея Ивановича, она отошла в угол, к окну. И замерла, почти слилась с занавеской.
– Ну, бля, ваше! – растерянно пошутил Володя, закрыв за собой дверь в Дедову квартиру.
Переместившись на кухню к Юрию Сергеевичу, все уселись вокруг стола. Аня с Зиной немедленно важно закурили. Маше показалось, все взрослые, кроме отца, приятно возбуждены, словно в новогоднюю ночь, когда можно позволить себе все.
– Аня, а ты будто и не удивилась, – ухмыльнулся Володя. – Красавицы, они, наверное, все про мужчин знают...
– Нет, Аллочка-то какова! Втихаря замуж! – Зина надулась. – А я-то дура – бульон, котлеты... А может, ты знала? – Она подозрительно взглянула на Аню и сделала большие жуткие глаза. – Аня, как ты думаешь... Неужели она с Сергеем Ивановичем... в таком возрасте... ты думаешь, он еще может...
– Зина, здесь дети, – очнулся Юрий Сергеевич.
– Да ладно, дети... Сучка Алка. Запутала старика.
– Отцу семьдесят пять, – вступился Юрий Сергеевич, – это еще не окончательная старость...
– Ты ангел, Юрочка. Как говорит мама, как есть ангел небесный, – ошарашенно выпалила Аня.
– А помнишь, Юра, как Сергей Иванович принимал экзамены? – спросил Любинский.
Юрий Сергеевич кивнул. Дед всегда выделял красивых студенток. Оценки ставил по шкале красоты – ножки, глазки. Ценил красоту. Красивым – пять, просто хорошеньким – четыре, дурнушкам – по знаниям.
– Но ведь Аллочка не молоденькая и не хорошенькая, – удивился Боба.
Они с Машей сидели тихонько, преисполнившись драматической важностью ситуации.
«Ничего у меня не осталось, – горько и в то же время любуясь своей горестностью со стороны, размышляла Маша. – Даже Деда...»
– Это для тебя она тетка. А для него? Может, он ее вообще видит девочкой? – задумчиво ответила Аня.
Она вспомнила, как двадцать с лишним лет назад Аллочку привели к Берте Семеновне знакомиться – девочку в простодушных кудряшках. Та мучительно стеснялась, и Берта Семеновна тут же бросилась ее опекать. Так и опекала до самой смерти. Жалела, особенно последние годы выделяла из всех, когда Аллочка одна осталась.
– ...И на ней еще был тогда какой-то глуповатый кокетливый бантик, розовый... – деловито вынула Аня из памяти.
Возбужденная Зина пыталась строить догадки, перечисляла:
– Она его вынудила жениться. Может быть, даже шантажировала! Могла же просто так переехать, нет – ей надо было старика на себе женить. Наследство! Квартира, академическая дача, деньги. Машкино наследство, между прочим.
Маше про наследство не понравилось. Обсуждать наследство было стыдно. Лучше схамить тоненько, так, что тетя Зина и не заметит.
– Тетя Зина, какое у вас воображение! Давайте с вами писать роман! Что-нибудь в духе «Графа Монте-Кристо». Аллочка будет Эдмон Дантес. – Маша приблизила губы к Зининому уху и завыла громким шепотом: – «Я – Эдмон Дантес!»
Улыбнувшись, Зина погладила Машу по голове.
– Оттяпает Аллочка у тебя половину дачи, квартиру, для Наташки, между прочим. Вот и будет тебе граф Монте-Кристо...
– Кто мог ожидать от Деда такого неприличного стариковского брака, – озабоченно нахмурилась Аня.
– Не смей об отце так! – неожиданно визгливо выкрикнул Юрий Сергеевич. И тут же опомнился: – Прости. Ужасно глупо. Чувствую себя семилетним мальчиком, у которого мама умерла, а отец, не спросившись, женился. Теперь у меня будет злая мачеха...
Из своего Бабушкиного дома Маша забрала на память крошечную фарфоровую чашечку и блюдечко. Единственные оставшиеся в живых из набора кукольной посуды, подаренного, когда ей исполнилось пять лет. И старую истрепанную книжку «Маленькая принцесса». Да, и еще старую черно-серебряную икону-складень.
Понемногу все успокоилось, образумилось. Аллочка притаилась недели на две, а затем с новым оттенком, то ли по-соседски, то ли по-родственному, замельтешила на кухне у Раевских. Забегала каждый вечер – сначала «за солью», а потом и так просто, поболтать...
