Марат верил ей. Знал, что лгать о беременности ей нет резона. Вопрос: врала ли она раньше? Судя по записям в её медицинской карте, Снежана действительно длительное время пила гормональные препараты, и ей поставили диагноз «первичное бесплодие». Что оно такое Марат не знал и особо на этом не заострял своё внимание. Тогда и мысли не было, что в один прекрасный день он решит жениться на ней.
Вздохнув, перевернул содержимое сумки на стол, взял белый конверт, повертел его пальцами. Рука дрогнула.
Нет. Он не готов. Ни хрена не готов! И никогда не будет.
Перед глазами возник тот день, когда он забирал из роддома бледную, слабую Залину с маленьким свёртком в руках. Мелкий пошёл в отца, жена еле выносила его. Марат мечтал о том, как вырастит настоящего мужчину. Даст ему то, что не получил от своего отца. Даст ему всё. Впервые взяв на руки сына, он понял, что жизнь не будет прежней. Захотелось дышать полной грудью и орать на весь мир, что он отец.
И тут же триггером в сознание впилась страшная картина, что до сих пор мучила его в кошмарах.
Сын в саду. Огромные ледяные капли дождя размывают его кровь, забирая с собой в землю. И даже птицы не поют. Мрак и безысходность, поглощающие его душу, возрождающие зверя.
Взревев, опустил кулак на стол и тот разлетелся пополам. Схватившись за голову, заорал, пнул стул, запустив его в стену.
— Я не готов. Не готов. Не готов, — упёрся кулаками в стену, прислонился к ней лбом. — Твою мать. Я не готов!
Дёрнулся, когда за штанину его схватила маленькая рука.
— Ты чего не спишь? — строго зыркнул на пацана, а тот, упираясь ногами, пытался его куда-то тащить. — Чего?
— Мама… — прошептал мелкий, указывая пальцем в сторону спальни Снежаны.
ГЛАВА 11
— Ему нужен врач! Вызовите врача! — пошатываясь, словно пьяный, он нёс бездыханного сына на руках, а перед ним расступалась толпа.
Марат не узнавал этих людей, хотя долгие годы они работали на него. Сейчас все были безликими. Он видел только бледное лицо своего сына, и из глотки рвался беспомощный хрип. Агония — вот что испытывал Марат. Чёрная ледяная лава пронеслась по венам и застыла там, как смола.
И безысходность.
Он мог купить полмира. Мог развязать войну. Мог убить любого. А сына вернуть не мог.
— Не всё подвластно людям. Даже таким непростым, как ты, — кто-то говорил ему эти слова, и он отчаянно пытался вспомнить, кто. Пока нёс своего сына к машине, чтобы отвезти его в больницу.
Уже в клинике пришло осознание, и мертвого ребёнка не смогли забрать из рук Марата. Он обещал убить каждого, кто прикоснётся к сыну. С ним на руках и провёл больше суток. А когда всё же передал сына Али, смола снова заструилась по венам. Закипела, превратилась в огонь.
* * *
— Ребёнок выживет?
— Я не знаю, — врач беспомощно развёл руками. — Мы сделали всё возможное и теперь…
Марат не дал ему договорить долбанную, заученную фразу, схватив светилу за шиворот и оторвав его от пола.
— Не нужно кормить меня своими дебильными отговорками, врач. Ты не должен болтать, ты должен действовать. Сохрани этого ребёнка, и больше работать тебе не придётся. Я заплачу тебе столько, что унести не сможешь. А не сохранишь — отрублю тебе руки. Ты хочешь остаться без рук? — в широко распахнутых глазах доктора увидел своё отражение. Сам зверь смотрел на него оттуда.
— Нне-ет… То есть, — запнулся, затрясся. — Я сделаю всё, что смогу!
Марат оскалился, притянув доктора ближе.
— Ты сделаешь возможное и невозможное.
— Да! Я сделаю!
Наверное, не следовало так запугивать врача, но хороший стимул ему явно пригодится.
А потом Хаджиев перестал существовать на то время, пока решалась судьба его нерождённого ребёнка. И пусть он не был готов снова становиться отцом, пусть хотелось порвать пасть тому докторишке, что поставил диагноз Снежане, но терять ребёнка не хотел. Только не снова.
Невероятно долгие часы до рассвета, и чувства обострены до предела. Казалось, слышал каждый звук, даже сердцебиение из палаты, где по подушке разбросаны белые кудри. Обоняние улавливало тошнотворный запах медикаментов, который въедался в одежду, в кожу, в лёгкие. Всё на грани.
Марат знал: случись непоправимое, Снежану это убьёт. Он видел, чувствовал её материнскую нерастраченную энергию. Понимал, что значит для неё ребёнок, появления которого никогда не ждала. Хотя, вполне возможно, что ждала. Только какая нахуй разница теперь, когда не ясно, выживет ли мелкий.
Болью по грудине полоснула жуткая мысль, что первого сына убил его друг, а второго — он сам. Рвано выдохнув, долбанулся затылком о стену, взревел зверем и глухо застонал.
Нет. Не умрёт сын. Он родится. Родится, несмотря ни на что.
— Пожалуйста, пусть он родится, — прошептал в темноту ночного коридора и, услышав в ответ лишь эхо чьих-то отдалённых шагов, закрыл глаза.
Может, врачам были дороги руки, может, осознали, что домик на берегу моря и отличная прибавка к пенсии — достойный вариант встретить старость, а, может, просто выполняли свой долг, но ребёнок выжил.
* * *
В горле пересохло, словно я не пила несколько дней, а самочувствие — будто с креста сняли. Так паршиво ещё никогда себя не чувствовала.
Машинально схватилась за живот. Маленький… Что с ним? Боли не было. Может, её и не должно быть? Или… Попыталась встать, но чья-то рука меня удержала. Марат.
— Ребёнок жив. Ляг и не поднимайся, пока тебе не позволит врач.
И разом, вместе с облегчением накатила слабость. Я упала обратно на подушку, повернулась к Хаджиеву.
Он был мрачен. Глядел на меня так тяжело, что невольно съежилась.
— Я…
— Замолчи, — оборвал меня на полуслове, вскочил со стула. Только сейчас обратила внимание, как сильно он злится. Об этом говорили как сжатые кулаки, так и нехороший взгляд, которым он время от времени награждал меня, шагая по комнате. — Чем ты думала? Почему не сказала мне раньше? — остановился рядом, упёрся рукой в спинку кровати и склонился к моему лицу. — По-твоему, я не должен знать о том, что ты носишь моего ребёнка?
— Прости, — прошептала, глядя в его тёмные глаза, зрачки которых заволокло пеленой гнева.
Я понимала Марата. И будь я на его месте, наверное, тоже злилась бы.
— Ты понимаешь, что я чуть не убил своего ребёнка?!
Не в силах отвести взгляд от бездонной чёрной пропасти, кусала губы и тихо плакала.
— Я не знала, как тебе сказать… Твои слова тем утром, когда я заговорила о детях, помнишь? Я боялась. Боялась тебе рассказывать.
