Санада, глядит на воду, проводит рукой по перилам: мокрая пыль с внешней стороны, надо же, а ведь здесь высоко.
– Удивительно, как оно у них не развалилось еще. – Впрочем, насчет милосердия Будды… я не уверен.
Батэрэн Антонио глядит на него с одобрением, скорее всего, понял что-то не то, что-то свое.
– Вы не будете протестовать, господин генерал, если мои люди в свободное время займутся этим обычаем… и прочими подобными ему? Естественно, речь идет о проповеди…
– Я подумаю. – Как-то слишком просто для интриги.
Санада Нобусигэ не может сказать, что ему нравится эта земля, этот климат, эти джунгли, эти обычаи, эти призывные армии, более всего напоминающие толпы, эти военачальники, более всего напоминающие персонажей солдатских анекдотов… Король – дельный человек, его министры – дельные люди, гвардия стоит своих денег – но в трех днях пути от столицы – тьма и погибель. Тем не менее это наши союзники, и они нам очень нужны. И сейчас, и на будущее. Сейчас, как торговые ворота в Хинд и… нет, этого нельзя произнести, завтра – как база флота в будущей войне с Мин. А у Аюдхи есть и свой флот, большой и неплохой. Они им не умеют пользоваться, но даже в неумелых руках он может навредить. Так что мы не будем ссориться. Мы поможем им одолеть мятежников на севере. Мы будем помогать им воевать с их хищными родичами-соседями на юго-западе… Мы приучим их полагаться на нашу помощь. Союзник – потом вассал – потом часть Присолнечной. Но не быстро и не войной. Незачем.
– Вы хотели, чтобы я что-то перевел, господин генерал? – спрашивает Антонио.
Санада кивает, достает с полки футляр.
– Да, мне прислали подарок, а я поздно стал учиться некоторым вещам… – Пока не сослали, вовсе не учился. – …и не уверен, что правильно читаю, а ошибиться не хотелось бы. Так что если вас не затруднит…
Это знак доверия, но еще и мера предосторожности. Ареал Антонио – Хинд, потом Аюдха. Он учит японский, но в стране не жил, каллиграфией не владеет, почерк не узнает и не сможет воспроизвести. А подписи на подарке нет. Подпись есть на маленьком листе бумаги, вложенном в карты и росписи. Вторая часть подарка – «все о провинции Фуцзянь». Примерно четверти этих сведений у Санады раньше не было. Маленький кусок бумаги. «Надеюсь, вам будет весело». Подпись – стилизованное изображение трясогузки: округлое туловище, клюв, крылья, хвост, точки-глаза. И зрачки, проколотые иголкой. Так Дракон подписывает военные документы особой важности. Шутка.
Санада не солгал сёгуну ни словом: в Сэндае действительно не хотят внутренней войны. Хотят – противостояния. Используют конфликт со Ставкой как точку опоры. Перемены не встречают большого сопротивления внутри, потому что за четверть века Масамунэ-сама и его люди убедили всех: княжество всегда должно быть на полтора шага впереди любого соседа и любой комбинации соседей, иначе не выжить. Он двигается сам и подталкивает всех вокруг. Еще три-четыре шага – и мы взлетим… а там все замедлится естественным путем, мы растечемся по равнине, нас мало, мира много.
Все было бы отлично, а кроме того, о лучшем партнере для большой войны трудно было мечтать. Беда в том, что если люди, которым настолько не идет фиолетовое, из него не вылезают, то это либо вопрос долга… либо вопрос долга. Этого он сёгуну не объяснял, зачем? Это не война, в таких делах господин Хидэтада разбирается получше его самого.
– Так что?
Белая ткань, синий узор письма-бондзи, письмена из земель Будды. Правильно ли прочел?
– «Все, зависящее от чужой воли, – зло, все, зависящее от своей воли, – благо». Это цитата, господин генерал, из старой законоучительной книги, «Наставления Ману о дхарме». Она не намного моложе Будды. Могу ли я поинтересоваться, кто из здешних вельмож?..
– Благодарю вас. Вы очень помогли мне. Что до вашего вопроса, в той мере, в какой это не поссорит нас с королем и не помешает войне, действуйте, как считаете нужным. Только будьте осторожны. Примерно как в Присолнечной.
Генерал отворачивается от света, от реки, от священника, от Аюдхи. Вы неправы, обращается он к человеку, с которым, увы, не встретится через поле. Кроме свободы, кроме желания, в нашем неверном мире еще есть музыка и возможность с ней совпасть. И если это происходит, неважно, кто в чьей воле. Вы неправы, но… я постараюсь, мне будет весело. И поскольку вряд ли кому-то из нас доведется переродиться в Чистой Земле, может быть, как-нибудь потом, мы сыграем еще.
Эдо, осень 1616 года
Молодой человек выглядит… очень молодым. Вероятно, потому что пошел в мать: высоким ростом, узкой костью, прозрачной белизной лица. Вероятно, потому, что траур, не белый, воинский, а черный – придворный. Старинный обычай: мало тех, кто помнит, мало тех, кто следует. Белый куда лучше защищает от скверны, которой скорбящий открыт. А скорей всего, усмехается про себя Хонда Масадзуми, просто от того, что сколько ему? Семнадцать?
Ни до губ, ни до глаз его улыбка не достает. Невежливо, неприлично, недостойно, опасно. И всем нам когда-то было семнадцать.
За ширмой не слышно ни дыхания, ни движения. С точки зрения церемониала, с любой точки зрения, там никого нет. Если бы господин сёгун, Токугава Хидэтада, совершил ошибку и явил себя, молодому гостю в трауре пришлось бы либо сразу принимать предложение, либо ввязываться в смертную драку. Но поскольку господина сёгуна здесь нет, нет и еще раз нет, то Хонда Масадзуми, не последний член государственного совета, но все же вассал, может спокойно изложить все обстоятельства и выслушать встречные соображения.
– Вопреки некоторым суевериям, никакой земной владетель, даже самый великий, не может пожаловать рыбе крылья – не появятся. Даже очень глупый земной владетель не станет жаловать крылья летучей рыбе – они у нее есть и без него. Но мудрый и благодарный правитель может повелеть называть рыбу Кунь рыбой Кунь, а птицу Пэн птицей Пэн, чтобы люди, менее внимательные к природе вещей, знали, как им подобает себя вести, и не подвергали опасности себя и окружающих.
В Присолнечной есть второй после сёгуна, место это занимает глава семьи Датэ, и многим кажется, что пора бы привести название вещей в соответствие с их природой.
Молодой человек чуть ведет головой в знак того, что услышал, понял, обдумывает. Здесь и сейчас, перед Хондой, ему не нужно кланяться и выражать благодарность… как хорошо, что за ширмой пусто.
– Господин старший советник, – спустя время говорит он… Голос у мальчика глуховатый, приятный, совсем не похож на отцовский – и не слышится в нем все время, где-то на дне, нотка нехорошего веселья. – Господин старший советник, я не могу не заметить, что многие… вы ведь употребили именно это слово? Так вот, многие находят обстоятельства смерти моего отца подозрительными – или хуже того. И траур, достойный члена сёгунской семьи, которым изволили почтить моего отца, не убеждает их оставить эти дерзкие мысли: скорее, наоборот. Если бы недостойный сын принял от Великого господина то, чем Великий господин решил его почтить, эти многие сказали бы, что предлагаемое – цена крови. Часть пошла бы дальше, предположив сговор.
