Усмехнулся криво, уже не горько, ожесточенно скорее, и сообщил:
— Водяной не успеет — я первый поймаю.
А чтоб тебя!
Села ровнее, колени к подбородку подтянула, обняла, да и посмотрела поверх реки на другой берег. Там крепость строили. Давно уже, лет двадцать, не меньше, аккурат после того, как отступил с тех скалистых мест яр Гиблый строительство и начали. Да не завершат. Лес теперь мой, скверну где лечим, где изгоняем, где к делу приспосабливаем — года не минет, как крепость недостроенная от всех путей будет отрезана напрочь.
— Веся… — тихий голос.
Голос тихий, а вот мысли оглушают!
Уходи… уходи… уходи! Я тебе уже ничего не сделаю, а ты меня одним заклинанием уничтожить можешь! Уходи, архимаг, страшно мне подле тебя, правда страшно.
— Так много хотел сказать тебе, — маг сидел напряженный, казалось ветка где хрустнет и взовьется как удав, как змей, как стрела спущенная тетивой. — Так много слов заготовил… А теперь вижу, пустое это.
Пустее не бывает, архимаг, уж поверь мне, я-то знаю.
— Веся, — ожесточился Агнехран, руки могучие в кулаки сжались, — я не могу так. Любую цену назови, проси чего хочешь, все исполню, я…
— Уходи! — все так же глядя на реку, и ни разу не взглянув на него, тихо сказала я.
Промолчал.
А я не стала.
— Ты сказал «любую цену назови», сказал «проси чего хочешь, все исполню». Так вот тебе мое желание и моя цена — уходи, архимаг. Уходи и никогда не возвращайся. О большем не прошу. О меньшем тоже.
Промолчал.
Снова промолчал.
Кулаки сжал с силой такой, что побелели.
А чего ждать от злого мага я знала — ничего хорошего. Значит убираться нужно, и быстро.
И я рискнула.
«Чаща!» — почти инстинктивный зов.
Кто ж знал, что появятся обе!
Да не одни заявятся.
Ярина слева, аккурат возле архимага, и не с пустыми ветвями — в них мычал и бился ходок, в шляпе моей, да плаще устрашающем. А справа возникла моя зловреднючая поганка, вид она сохраняла человеческообразный, а на руках у нее имелся гарный парубок. Парубок был метров двух росту, широкоплечий, румяный, вихрастый, мужественный… Ну наверное когда-то такой и был, а теперь, прижатый к деревянным грудям чащи дрожал, аки студень в летнюю жару, молиться пытался, и подвывал «Отпустите, тетенька лесная дева, отпустите, больше не буду».
И чаща моя, остолбенев от вида архимага в очень даже угрожающей мне близости, парнягу отпустила тут же. Деревенский увалень, не будь дураком, сходу осознал что пора тикать, и задал стрекоча сначала по скале, а там, разбежавшись-то, как прыгнет!
У меня аж сердце замерло!
А внизу раздался голос басовитый, уверенный:
— Поймал!
А потом такой же басовитый, но уже не очень уверенный:
— Веся, ты ли это?
— Аааа! — заорал несчастный парень. — Помогите!
А мне от чего-то так стыдно вдруг стало.
— Ярина, будь так добра, забери несчастного.
Чаща Гиблого яра была старая, от того опытная и умелая — метнулась змеей темная лиана, подняла за ногу из реки орущего парубка, затащила к себе и спеленала лианами, собираясь перенестись с двумя ношами сразу. Одного не учла — своими же лианами она держала умертвие.
— Ааааааа! — уже на какой-то одной, но очень безнадежной ноте, завыл несчастный молодец.
— Ыыыда! — между тем обрадовался мертвяк.
Стыдоба-то какая.
Но стыд ничуть не помешал мне вскочить, чтобы тоже стрекоча задать, только уже по направлению к моей чаще, но тут подвела меня силушка. Моя собственная и подвела. Слишком резко вскочила, слишком поспешно, за то и поплатилась — слаба ж еще совсем, вот и накатила тьма звенящая, пошатнулась я, и тут же ухватили руки сильные, жилистые. В нос ударил запах мужских духов и почему-то мяты, голова закружилась изуверски просто.
— Веся! — хриплый голос посреди звенящего роя.
Дура я дура, надо было сразу лешего звать. Одно радует — и сейчас не поздно.
«Леший!!!» — мысленный крик, разорвавший звенящую тишину.
Рывок, какая-то неимоверная попытка архимага удержать вопреки всему, но у лешего второй браслет, и через оглушительный миг запах духов сменился ароматом сосен, теплые руки кряжистыми лапами лешего, дикий ужас ощущение абсолютного спокойствия. Я в безопасности. Я дома.
Дома…
***
Клюку чаща принесла, когда мне леший грибы над костром во все том же сосновом бору жарил. Постояла, смущенно поковыряла носком землицу, из ветвей надпись сложила: «Больше никаких парубков».
— И мужиков нам тоже не нать! — пользуясь случаем, потребовала я.
— И архимагов особенно, — вставил леший.
Но это был упрек уже скорее в мою сторону.
И не поспоришь ведь, прав леший.
Поднялась с трудом, отошла к сосне самой высокой, самой сильной в бору, легла наземь, в комочек сжалась. Семь суток миновало с той страшной ночи, семь дней… а слабость гложет изнутри, точит как червь, сил лишает. Я сберегла Гиблый яр, сберегла мага, мир сберегла — себя не сумела.
Ведьмы могут многое, очень многое… вопрос лишь в цене. И будь я только ведьмой, ценой снятия печати стала бы моя жизнь, но я ведунья, я леса хозяйка, лес моя сила, лес моя защита, лес мне дом родной. Лес меня и спас.
Почти спас.
— Веся, поесть бы тебе, — сказал леший.
А я только спать хочу. Мне во сне радостно и спокойно, я во сне полновластная леса хозяйка, незримой тенью по лесу брожу, легко, невесомо, и боли нет.
— Спать хочу, лешинька, — ответила шепотом.
Спать.
И скользнув в сон ведуньи лесной, я шагнула за реку, вошла в Гиблый яр уверенно. Во сне можно, наяву — опасно слишком. На моей стороне сейчас была чаща Заповедная этого леса, но не сам лес. Его еще нужно было лечить, долго и трудно, и бороться за него еще стоило тоже. Мы пока от скверны четверть северную освободили, на большее нет сил ни у меня ни у Ярины… силы появятся, знаю, что появятся, но пока держит оборону водяной по границе реки, несут службу волки, и во главе новой стаи Сида и Хоен, кабаны в схватку вступили — справимся.
Потерпеть только надо, еще потерпеть — лес он все лечит, и меня вылечит. Со спины шрамы уже сошли почти, да в груди боль не утихает. Жжет, словно каленое железо спину прожгло, до сердца добирается, силы точит, разума лишает…
Да не сожалею я о содеянном.
Не было у меня выбора. Не было. Это даже Силушка Лесная признала, и леший признал, и кот Ученый, и ворон Мудрый, и домовой тоже. Выбора не было, осталось как-то… выжить.
