– Как это завтра? – не понял вожак.
– А так, атамане! – Ремезов давно уже знал, что сейчас говорить. – Все мы… ну, почти все в Христа-Бога веруем, а нынче пресветлый праздник, день преподобного святого Валентина, патриарха Вашингтонского, по приказу язычника Тиберия за веру Христову умерщвленного. Да вам любой скажет – в день святого Валентина никого казнить нельзя, наоборот – всех любить надо! Грех я на себя не возьму, как ни просите… – воткнув саблю в землю, Павел неожиданно поклонился всем бродникам. – Так что простите, общество, сегодня – никак. А вот завтра… Завтра – пожалуйста!
«Колхозник» Трегуб что-то хотел сказать, да только Курдюм его больше не слушал: махнул рукой, мол, завтра так завтра, нешто мы нехристи окаянные в святой праздник головы рубить?
– Святого Валентина, значит, день, – отойдя в сторону, негромко пробормотал Трегуб. – Я вот и не знал, что есть такой праздник. Ну, вы пейте пока. Ла-адно…
Ухмыльнувшись, разбойник пошевелил бровьми и направился вниз, к реке, туда, где под бдительным присмотром стражей сидели на берегу Маша и Яцек.
– Вяжите обоих! – подозвав молодых ватажников, негромко распорядился Трегуб. – Тащите во-он туда, в рощицу.
Ватажники так и сделали – умело и быстро. Маша с Яцеком и моргнуть не успели, как были уже связаны и утащены.
– Ну и вот, – посматривая на алевшее вечерней зарею небо, Трегуб потер руки. – Теперя и мы повеселимся. Ужо! А завтра уж погляд-и-и-им! Святой Валентин – он ведь у католиков токмо… Ужо!
Бродники снова пели песни. И пили, теперь уж практически все держали Ремезова за своего – коль уж не отказался от кровавого – за-ради указанья ватаги – дела. Ну, завтра так завтра – сегодня и так есть чем заняться: пей, душа, радуйся, гуляй, веселись!
– Ой, реченька-речка! Да речка широкая-а-а-а!
Павел даже не старался не пить – да как тут не выпьешь, правда, больше налегал на хмельной квас – а квас не водка, и даже не медовуха, потому и не пьянел боярин, лишь немного пьяным прикидывался.
Потом, улучив момент, встал, пьяно пошатываясь:
– Пойду, отолью.
Мог бы и не говорить, никто тут особо за ним не смотрел уже. Немного пройдя по тропке, Павел с полпути вернулся обратно, прихватив с собой пару кусков печеной рыбы и треть пшеничного каравая – Машу-то с Яцеком ватажники на пир не позвали и наверняка не кормили, забыли. Ладно хоть сам-то про них вспомнил при таких делах!
Алое небо на западе пылало зарею, уже высыпали, сверкали и звезды, и луна. Ремезов невольно залюбовался рекой – кроваво-красной, багряной, с отблесками золотых последних лучей умирающего на ночь светила. Красная река, черный песок и такие же черные, висящие над самой водой, ветви краснотала. Матисс! Вламинк! Вот уж поистине.
Кто-то вынырнул из кустов, Павел успел и напиться:
– Кто таков? А, вижу. Так что завтра-то – говорят, нам потеху устроишь?
Молодой совсем парень, почти ребенок – а туда же – «потеху»! Боярин покривился:
– Ну, устрою, коль обещал. И что вам всем так забавы кровавые нравятся?
Паренек отозвался тут же, как пионер, причем – довольно-таки философски:
– Забава – она и есть забава, чего ж.
Вот именно что чего же! Ремезова всего передернуло – нашли себе забаву, головы людям рубить!
Показалось, что вдруг запахло черемухой, или это был другой какой запах – для черемухи-то не сезон. Резкий, бросающийся в нос, запах, быть может – так пахла какая-то южная степная трава. Зачерпнув ладонью воды, Павел омыл лицо, обернулся:
– А где девчонка-то с парнем? Атаман велел накормить. Еду я с собой прихватил.
– Иди, корми, – равнодушно откликнулся часовой. – Тут Трегуб только что приходил, велел обоих связать, да увесть во-он в те кусточки. И правильно – ночь, она и есть ночь, мало ли – сбегут?
– Тьфу ты! – боярин с раздражением сплюнул в воду. – Да куда они сбегут-то?
Предчувствуя недоброе, Ремезов поспешно зашагал в указанную стражем сторону. Шуршали камыши. Чавкала под ногами черная жижа, из густых зарослей чернотала выпорхнула какая-то серая птичка. Поднялась, закружила, тревожно чирикая, видать, отвлекала Павла от гнезда.
Черные ветви кустарников и деревьев лениво покачивались на фоне пламенеюще-багряной зари, уже начинало смеркаться. Сделав еще пару шагов, боярин в задумчивости остановился – куда дальше идти-то? Часовой как-то не указал точно, лишь махнул рукой, а никаких тропок поблизости не имелось, так что выбор был невелик – либо в обход, через камыши, либо продираться напрямик через заросли. Опять же, продираться – куда?
Молодой человек огляделся по сторонам и прислушался. Не может же быть так, чтоб Маша с Яцеком сидели бы в полной тишине, наверняка разговаривали сейчас о чем-то, а то и вполголоса пели песни, спать-то вроде бы рановато еще. Хотя нет, для этой эпохи – в самый раз. И что – храп теперь слушать? Так Маша не храпит, а Яцек… черт его знает, наверное, нет, юн еще слишком для храпа.
Чу! Павел навострил уши: показалось, что кто-то вскрикнул. Быстрый, сразу же умолкнувший крик… похоже, кому-то поспешно зажали рот. Вон там! Вон в той стороне! За брединой.
Отводя руками ветки, боярин бросился в заросли, продираясь сквозь густые и колючие кусты… малина это была или шиповник, или, может быть, дикий крыжовник – обдирая в кровь руки, Ремезов выбрался наконец на небольшую полянку… и даже не успел перевести дух, чуть было не словив грудью нож!
Хорошо лежавший в траве Яцек успел крикнуть, предупредить, а то бы… Уклоняясь, Павел резко дернулся влево, и брошенный плюгавцем Трегубом нож улетел в заросли, не причинив Ремезову никакого вреда. А ведь мог бы! Запросто.
– Ах ты ж гнус колхозный! – заметив привязанную к старой вербе полуголую девушку, боярин выхватил из-за пояса трофейную саблю.
То же самое успел сделать и Трегуб, он же и атаковал первым, понимая, что в данный момент ничего другого не оставалось – слишком уж темно, чтоб уйти. А полянка небольшая, в случае чего Павел его догнал бы.
Удар! Звон! Казалось, что на всё плесо… Э, нет, так не пойдет! Пьяные бродники, конечно, ничего уже не услышат, но вот привлекать внимание часовых совершенно незачем. Значит, не нужно эффектных отбивок, отводок и прочего. Уклоняться и, выбрав благоприятный момент, бить наверняка.
Снова выпад! Ремезов на этот раз уклонился, не подставляя клинок под удар и, в свою очередь, сам попытался достать противника в грудь.
Трегуб, отскочив, хэкнул. В широко распахнутых, сверкавших недюжинной злобой глазах его, словно адский огонь, отражалось багряное пламя заката.
Вот сейчас плюгавец заорет, позовет на помощь… Не орал. Надеялся справиться сам? Ну да, рубака опытный. Так и Ремезов не юный пионер.
В-вухх!!! Срубая ветки, пролетел нал самой головою клинок – Павел резко присел и, словно распрямившаяся пружина, рванулся вперед, не давая врагу опомниться. Ударил головою в живот – Трегуб явно не ожидал такого, да и кто будет ждать подобных действий от того, в чьих руках острая сабля? К тому же и руки вполне умелые. Вот и плюгавец не ждал, просто не успел среагировать, отброшенный далеко в кусты мощным ударом боярина.
