– Меня, парни, Акимом кличут.
– А я – Уброк, – один из надсмотрщиков приветственно отсалютовал плеткой.
Второй ухмыльнулся:
– Кармаль – так матушка прозвала.
Вот и познакомились. Павел улыбнулся – славные парни. Оба молодые, сильные, с широченными, как у борцов или штангистов, плечищами, оба, словно близнецы, похожи. Похожи-то похожи, да не совсем: Уброк – чернявый, с вечной щетиною, увалень, а вот Кармаль – голубоглазый блондин, правда, до черноты загорелый… да все караванщики загорелые, вон и сам-то Ремезов давно уже забронзовел, словно не ишаков по кустам ловил, а в какой-нибудь пошлой Турции на песочке «все включено» задницу парил. Кстати, блондинистый Кармаль лицо имел широкое, скуластое, как и положено степняку, а вот его чернявый напарник больше напоминал испанца или итальянца. Наверное, черкес.
Сразу после знакомства, для пущего укрепления взаимных симпатий, молодой человек рассказал «борцам» (как он уже именовал про себя надсмотрщиков) несколько похабных анекдотов, вполне современных, но адаптированных к местным условиям, после чего принялся исподволь выспрашивать об улусе Джучи и всем таком прочем, не касаясь особо большой политики и взаимоотношений ханов – об этом Ремезов уже был довольно неплохо осведомлен благодаря «аватарам». Знал, что еще во время Западного похода сын великого хана, старого пьяницы Угэдея, Гуюк вусмерть рассорился со своим двоюродным братцем Бату, и с тех пор никто из них, похоже, не искал примирения, возможно, из-за интриг матери Гуюка коварной регентши Туракины, коей весьма хотелось бы видеть в качестве верховного хана своего сына. Бату же вовсе не считал Гуюка достойным представителем на царствование, и даже в Каракорум, на выборный курултай, ехать не собирался, да и не поехал, сказавшись больным. А на курултае (во многом благодаря Туракине) ханом выбрали (точнее, еще выберут) именно Гуюка. Кто бы сомневался, ха!
Еще был третий надсмотрщик, угрюмый и нелюдимый Хасым, недавно нанятый хозяином безродный бродяга лет тридцати пяти, жестокосердный и сильный, скорее всего – из бывших разбойников, точнее «борцы» не знали, да Павел и не расспрашивал – к чему? Что ему до какого-то там надсмотрщика? Кармаль, правда, сказал, что Хасым из Нового города. Из Шехр-аль-Джедида, значит. Земляк. Там, в Шехре, его и наняли. Хасым службу свою исполнял честно, и даже с излишним рвением – к примеру, совсем недавно так отходил плеткою одного из невольников, долговязого безобидного парня, что бедняга кричал от боли на весь караван! Правда, не помер и подвижности не потерял – многоопытный Хасым знал, как бить.
Летнее степное солнце иногда жарило так, что невозможно было идти, и тогда белобородый аксакал караван-баши объявлял привал, рассылая гонцов по всем обозам. Таким же образом предупреждали и о переправах – деле долгом и трудном, через Днепр переправлялись два дня, а впереди еще ждал Дон.
Солнце пекло, на хоть какой-нибудь ветерок не было и намека, и золотистые степные травы застыли недвижно, не шевелясь.
Утерев пот рукой, Ремезов с остервенением взглянул в знойное блекло-синее небо, похожее на вываренные добела джинсы. Достала уже эта жара, ох, как достала! Молодой человек прищурился и приложил ладонь ко лбу, закрывая глаза от солнца: кто это там скачет? Гонец от караван-баши? Ну, конечно, гонец! Слава богу!
Посланца – молодого парня на быстром монгольском коне – увидали все, и все смотрели с надеждой, даже сам купец Халед ибн Фаризи. Конечно, можно было бы сделать остановку на свой страх и риск, но… Это значило бы отстать от каравана, сделавшись легкой добычей «бродников», лиходеев степных дорог.
– Прива-а-ал! – громко закричал гонец.
Возблагодарив Господа… или Аллаха – уж кто кого – караванщики принялись растягивать на длинных шестах навесы от солнца, а почтеннейший работорговец Халед даже послал слугу – угостить гонца шербетом. Загнав рабов под навес, «борцы», Уброк и Кармаль, тоже подошли к гонцу – поздороваться да узнать последние сплетни.
– Как твое здоровье, славный Ишлак? О чем говорят? Чего нового?
– Что может быть нового в степи? – важно отозвался посланец. – Разве что новые травы? Впрочем, есть одна новость, не очень добрая.
– Говори, славный Ишлак, и такую! И недобрая новость – новость.
Допив шербет, парень покачал головой:
– Ночью, точнее, где-то под утро сломал шею Шавлан, приказчик купца Муртазы. Зачем-то погнал своего ишака да свалился в овраг – не заметил. Жаль, неплохой был человек, услужливый, покладистый, вежливый. Мир его праху.
– Мир.
«Борцы» скорбно кивнули, а Уброк, вдруг вскинув глаза, спросил:
– Не тот ли это Шавлан, земляк нашего старого погонщика, недавно погибшего точно так же нелепо?
Гонец скривил губы:
– Не знаю уж, кто кому земляк – я с вашими погонщиками не знаком. А только вот так несчастный Шавлан и погиб – осторожней быть надобно, особенно – спросонья.
Вернув подскочившему слуге чашу, Ишлак хлестнул коня и был таков. Особо-то не поговорили.
– Знал я Шавлана, – развязывая турсук с водой, негромко промолвил Уброк. – Даже пару раз видел – он к земляку своему приходил. Надо же – оба земляка, и погибли. Хорошие парни, правда, не пили почти совсем. Эх… Шавлан вот, в овраг упал, а погонщик на кол грудью наткнулся.
– Как это – на кол? – удивленно переспросил Ремезов. – Здесь, в степи что, повсюду колья? Я так, к примеру, ни одного не видал.
– Всяко бывает, – татарин пожал плечами и растянулся в траве. – Поспать, что ль, покуда в теньке.
– Ага, поспать, – хмыкнул Кармаль. – А невольников кто караулить будет? Один Хасым? Так он тоже, небось, захочет вздремнуть. Ла-адно, не дергайся. Сам пока посмотрю, а полночи ты будешь, идет?
– Добро, дружище, договорились.
Повернувшись на правый бок, надсмотрщик закрыл глаза и тотчас же захрапел.
Собрав своих ишаков, Павел присел в тени рядом, спать ему не очень хотелось – ночью выспался, зато как раз сейчас появилось время подумать, а ведь было – о чем! Об этих странно нелепых смертях. Действительно, нелепых и странных, вот как так – свалиться в овраг, чтобы сломать себе шею? Или, пуще того, наткнуться грудью на кол! Это ж сколько надобно выпить?! Так Уброк сказал, будто они и не пили, ни приказчик, ни погонщик, на место которого, как теперь понял Ремезов, его и взяли. Оба погибших – земляки, из славного города Шехр-аль-Джедида! Не есть ли именно в этом подвох, истинная причина столь странных смертей? Кто-то уничтожает людей по признаку их места жительства? В таком случае сильно рискует и Павел, ведь он тоже как бы оттуда – из Западного улуса, не так уж и далеко от Тиверы до Шехра! Че-о-орт! Так ведь, в таком случае мудрый Ирчембе-оглан оказался прав, когда столь надежно подстраховался, отправив Ремезова на север, а уж оттуда… Он ведь из Смоленска, а вовсе не из… Господи! А не его ли это ловят? Не его ли пытаются убить? Уничтожают всех, кто может быть… посланцем мингана Ирчембе! Просто кто-то (может быть, даже из той троицы гостей, даже, может быть – все!) уничтожает возможного посланника, неведомо кого. Бьет, галдюка, по площадям, авось повезет, авось на кого-то попадет, угодит в кого надо! Павел, наверное, и сам поступил бы подобным же образом, если уж на то пошло. Правда, для начала б попытался дознаться, разговорить подозреваемых, выпытать… а эти (этот) что же? Сразу валить! Почему ж не пытали? А потому что невозможно это в пути! Это время, задержка, а «бродники», как скопом называли весь степной криминальный сброд, разбойников, всю разноязыкую полукочевую сволочь, дремать не будут. Та-а-ак…
