— Да. — Подтвердила Нина. — Мы с Галкой меняемся. Она звонила, должна скоро придти. Я дверь на палку закрываю. Кушайте еще колбасу. Возьмите по курице с собой, все равно хранить негде.
— А за окном. В сеточке подвесить.
Нина махнула рукой и добавила туманно. — Теперь все равно.
В таких странных местах самые обычные вещи оказываются неожиданными. А заодно напоминают, как глубоко цивилизация пустила корни. Я удивился, когда зазвонил телефон.
— Возьмите трубку. — Попросила Нина. — Только построже. Можете их послать. Я стесняюсь. А вы мужским голосом.
— Кто это?
— Из газеты. Они все время трезвонят.
Действительно, оказались из газеты. Обходительный голос попросил позвать целителя. Я ответил, что невозможно. Тогда (только пожалуйста, не кладите трубку) скажите, что завтра придут на интервью. Просто передайте. А с кем я разговариваю?
— Друг. — Представился я. — Друг целителя.
— Просто напомните. Мы договаривались. Завтра утром.
— Боже, какие сволочи. — Сказала Нина. — Ивасик никому не отказывает. Газете, тем более. Так они пользуются. Час сидит, берет интервью, в потом лечит всю родню. На халяву.
— Без колбасы?
— Какой колбасы. Вот с такими портфелями прут. Как в прачечную.
— Не понял.
— Что тут непонятного? Вещи тащат, наволочки, белье. Ивасик приворожить может. Так они на любовников, любовниц. Один просил порчу наслать, знаете, на кого? На главного редактора. Жалуется, он им — демократам кислород перекрыл. С помощью Ивасика извести хотят. Узнали, что Ивасик за Украину болеет. И на своего: — Империалист. Росиянин. — Глаза у Нины были больные.
— А что Ивасик?
— Отказал. Потом ходил, переживал.
— Вам, когда все кончится, нужно дезинфекцию вызвать.
— Еще спрашивают. — Нина продолжала о своем. — За сколько вы ему сдаете квартиру? Вы слышите? Здесь и дезинфекцию, и ремонт нужно делать.
— А как номенклатура?
— Не заметно. — Нина сама удивилась. — В очереди стоять не привыкли, а через голову сейчас не больно попрешь. Разорвут. Я говорю, самая беспардонная публика — журналисты. Натурально.
— Но, вообще, помогает?
— Говорят, многим. — Серьезно отвечала Нина. — Потому и народа столько. Ешьте колбасу. Сейчас чай будет. В чашках завариваем. Курить хочется, Галка должна принести.
Но чаевничать не дали. Дверь распахнулась и в комнате объявились две распаренные дамы в шубах из синтетики.
— Мы тут посидим. — Смотрели они нагло.
— Боже мой. — Сказала Нина. — Вы дверь на палку не закрыли.
— Здесь жилая комната. — Сказал я.
Действительно, вроде бы, обстановка убеждала. Но то в обычной жизни. Сейчас, когда за дверью ощущалось шевеление масс, наше чаепитие казалось недопустимой роскошью.
Находчивость проявила Вера. Она освободила заваленный книгами стул — единственный еще свободный и понесла в коридор.
— Один на двоих. — Предупредила Вера.
— Нужно постоянно дверь закрывать. — Сказала Нина, когда штурм был отбит. — Они думают, что здесь зал Интуриста.
— Вот. — Вера вернулась с вылазки и положила перед Ниной две сигареты. — Одолжила в очереди.
— Я тоже выходила. — Сказала Нина. — Мне не дали.
— А за что вам давать? — Спросил я. — Расселись, комнату занимаете…
Пришла Галя. Увидела нас, не удивилась, поискала глазами, куда сесть, и устроилась на кровати.
— Вы на прием?
— Галя — это я. — Сказала Вера.
— А почему ты не можешь на прием?
— Мы бы с колбасой пришли. — Сказал я.
— Уходим, уходим. — Заторопилась Вера.
— Знаешь что. — Сказала Галя рассудительно. — Иди к себе. Мы скоро будем делать перерыв. Ивасик с утра не отдыхал. Если захочет, зайдем к тебе.
— Галя, опять они приходят. — Пожаловалась Нина.
— Я тебе сказала, — строго отвечала Галя, — закрывай дверь на палку и не реагируй.
— Если я не буду реагировать, будет, как позавчера.
— А что позавчера?
— Ерунда. — Галя махнула рукой. — Поздно вернулась, про дверь забыла. А там в коридоре с вечера засели дожидаться. Ночью мужики заявились. Чтобы мы койку до утра сдали.
— Ничего страшного. — Утешила Вера. — У нас после пожара и не такое было.
— Ты, Верочка, для нас не пример, — Чопорно сказала Галя. — С тобой всегда какие-то истории…
— Вот они — русские женщины. — Думал я. — Можно вообразить, чтобы какую-нибудь англичанку или француженку зрелых лет удалось втравить в такую передрягу? Из-за чего? Из общественного долга. Они понятия такого не знают. Но живут. А тут буквально на глазах совершаются героические усилия по обогреву космического пространства…
Мы удалились под неодобрительные взгляды. Еще бы. Маяться, пока другие чаи гоняют. На прощанье я оглянулся, Ни апокалиптических чисел, ни прибитых черепов, ни листьего хвоста, куриной головы, или хотя бы ветки омелы — ничего этого я не увидел. Колдун, как и наши женщины, был не чета европейским, без форса и подделок. К тому же трудился бескорыстно, что и вовсе не принято. Белый цвет двери. Тени ползли, выбиваясь из-под неплотно пригнанного порожка, дымок клубился, казалось, болезни покидают измученные тела и усилия не напрасны…
Спустя два часа мы сидели в Вериной комнате вместе с Иваси-ком. Невысокий человек с черепом чуть прикрытым седыми волосами, с крестьянским темно золотитым цветом лица, и широкими скулами. Очки в простой оправе, каких в городе не осталось, сам живой, готовый к общению. На лацкане серого пиджака — блакитно-голубой флажок. Сбылась Ивасика мечта. Но тема эта сейчас неинтересна. Гораздо занимательнее профессия. Мы с Верой сидим бодрые, а Галя в белой шубке улеглась на составленные стулья и наблюдает за разговором, прикрыв глаза.
По дороге Ивасик купил книги: буддийского врачевателя Бадмаева, и вторую — по восточной медицине. Книги сложил неподалеку и поглядывал на них нетерпеливым взглядом книгочея.
Когда имеешь дело со знаменитостью, в любопытстве есть что-то нескромное. Неудобно выспрашивать в лоб. Но демократизм Ивасика невозможно переоценить.
Он рассказывает, как строга природа к человеку. Что болезнями он платит за грехи предков вплоть до седьмого колена. Что только молитвой удается разобрать обрушенную стену и вызволить из-под нее страдальца — жертву давних преступлений. Не ведали, что творили, а нынешним теперь отвечать…
Потом Ивасик достает из кармана шлифованный кругляш, похожий на морскую гальку. В разных направлениях на деревяшку намотаны струны, как леска для рыбной ловли. Ивасик разматывает самую толстую, вытягивает перед собой и свободным концом неожиданно цепляет себе за зуб. Они у него все металлические, покосившиеся, струна приходится точно впору. Это — музыкальный инструмент дрында. Перебирая пальцами у себя под носом, Ивасик извлекает из дрынды прыгающую мелодию, добавляет еще струну и усложняет произведение. — Это для Гали.
