Ну так, вот. В сложной социальной ситуации старушка оказалась именно стабилизирующим семейным элементом, не балластом, не держалкой с портретом генералиссимуса, не маргиналкой, не обузой. И вновь замелькала, после небольшой паузы. Ее приводила теперь домой женщина с нижнего этажа. Женщина была раньше актрисой и сохранила эту артистичную привлекательность, никогда не сидела вместе с досужими соседками около подъезда, не выходила с ними подышать воздухом, хоть и это отдельный физиологический процесс, впрок, тоже подготовка к холодам, гипобиозу, спячке (тут тебе на лавочке и театр, и стадион, и показ мод, и сама жизнь — все для бедных, бесплатно), а берегла индивидуальность, располагалась отдельно, посреди двора, на резной скамейке, оставшейся после сваленного детского городка, под одинокой березой, что тоже было совпадением не случайным, а развивало образ, вместе с короткой стрижкой, открывающей шею. Она уже была в летах, но по особой памяти женщин — не в мозгу, а в коже, в глазах, в трепете (очень уместное здесь слово) сердца, в сохраненном (как помнит щека солнечное тепло) мгновении — неважно, одном или многих — успеха (у каждого он свой, пусть, скромный, дело не в количестве, вернее, не только в нем, а в ощущении праздника, которого должно хватить на обогрев души, как угля и дров на зиму), она и здесь на этой резной, как из народной сказки, лавочке, видела себя как бы со стороны, в ее кокетстве сохранялась эта прелесть, очарование бабьего лета, выражение, затверженное когда-то, казалось бы, на время, для роли. Именно теперь, возможно, спустя годы, оно — это очарование неожиданным образом проступило, оказалось не проходной, а именно главной ролью, которая и отличается тем, что не ты приспосабливаешься к ней, а она к тебе, пока самый признанный знаток, зритель воскликнет — браво, лучше не бывает. Именно так смотрелась эта женщина на резной лавочке, под березой посреди большого двора, между песочницей, оставшейся, как и сама лавка от детского городка, и асфальтовым разворотом к магазину с оранжевой надписью продукты. Теперь старушку видели часто с этой актрисой. Старушка, кстати, ничуть не изменилась, также молола, сыпала одной ей понятными словечками, сама с собой, торопливо, привычно, невозможно разобрать что. По роду нынешних занятий ей лучше, конечно, бормотать, и образнее, и просто веселее, чем стоять молча, и можно было понять так, что старушка не притворялась, вела себя искренне и, кстати, ни у кого сомнений на этот счет не возникало. А обыватель, сколько его не ругают, ничуть не ожесточился, не огрубел, чуть только прикрыл израненную душу, но готов ее распахнуть перед таким же бедолагой, хоть перед бродячей собакой, которых развелось великое множество. А ведь терпят, не ропщут, на живодеров смотрят не добрее, чем прежде, понимают, что и собакам не сладко. Приручили, они доверились — лохматые, вот теперь и терпят, хорошо бы и им избирательное право. Разницы никакой, так хоть бы перед выборами кормили. Шутка, конечно.
Старушка вплывала в лифт вместе с актрисой парой на чуть вытянутой руке, менуэтом, и дальше поднимались к себе, высаживались, актриса еще вела ее по коридору, как по фарватеру (так входит подводная лодка в фиорд), осторожно, разворачивала, ставила перед дверью, звонила, потом только возвращалась к себе на этаж, а чаще шла на лавочку, опускалась на нее и надолго застывала блаженно. Лето, нужно пользоваться. Несмотря на оживление, и скопление молодых мам, которые по привычке собирались к месту детского городка (снесли его до основания, только что плугом сверху не распахали и солью не посыпали), к сохраненной песочнице, скамейка к ее приходу всегда быстро освобождалась, будто некто невидимый (в шляпе и камзольчике с кружевами) летел впереди и ломающимся голоском пажа поторапливал, освободить место и даже перышком щекотал за ушком молодых мамаш, отчего те хихикали, сами не зная почему, заталкивали платочки за вырез лифа, в ложбинку, и разбегались поспешно. Как раз в магазине начинали что-нибудь такое давать. Хоть изобилие, но дешевого на всех не хватает, пока еще мы научимся дорогое покупать, не скоро, пару поколений должно пройти. Таковы научные расчеты экономистов, кажется, знакомые по многолетним заверениям и призывам, но теперь точнейшие, чикагской школы. Ну, а пока место освобождалось для нашей красавицы.
Так что теперь старушку видели время от времени, и, если бы не полное несходство, недоумение по поводу совместных прогулок, можно было предположить некое актерское вживание в образ, освоение этого опасного пространства старости и слепоты, в котором рискованно заиграться не то, что в воображении (это при здоровой психике в голову не прийдет), а даже на алтаре искусства. Если есть из чего выбирать, наверняка, любая актриса подберет, помоложе, исходить еще раз знакомые тропинки, принцессы, служанки, хоть Джульетты — главное, ощущение. Только немногие рискуют забежать вперед, очень уверенные в себе, пренебрегают инстинктом и напрасно. Роль старит не только гримом, седым париком, бессонницей, приманка ядовита, попробуй скажи — примерь на себя, порепетируй для пробы, кажется, ничего страшного, подумаешь, ну и что? а уже оп и готово, как в сказке — не можешь оторвать руку, поднять голову, унять шум в ушах, отогреть ноющий сустав и, главное, вспомнить, отыскать ключик, чтобы распахнуть дверцу и выскочить назад к себе прежней. Так и останешься в роли. А для чего, спрашивается, куда спешить?
Но не будем озадачивать себя загадками. Все — просто. Оказалось, старушку вывозят на метро, туда, где можно ожидать большего финансового результата. Если стоять, так стоять с толком. Это — тонкость, не всякое место — красно, нужно искать, а найдя, не вытаптывать, не высасывать сразу до дна, потрудиться, пожить на нем, но и не давать привыкнуть, а идти дальше. Короче говоря, нужно двигаться. Доставка и съем с места стоит, если по курсу, три доллара, расходы себя окупают, потому что старушке подают хорошо, и доход приносит в семью серьезную прибавку, куда больше, чем от тыкв. Можно, конечно, съекономить и на доставке, но девочки заняты, еще и стесняются, их можно понять. И не нужно думать, что бабушку эксплуатируют, наоборот уговаривают под разными предлогами, чтобы отдыхала больше, выходила раз в три дня, не чаще. А старушка, наоборот, разохотилась, не хочет упускать время, зимой тяжелее, зимой в пальто, скользко, холодно, сейчас лучше, а дают не меньше, добрый человек — он круглый год добрый.
Потому старушку можно было застать в самых разных местах. Так полководец прикидывает картину будущего сражения, переставляя на разложенной карте солдатские фигурки. Где расположить основные силы, где нажать, как следует, где определить священные реликвии (у старушки была такая на груди). Дух обретается везде, но есть и для него заветные места, нужно уметь разглядеть особенным взором, мысленным — сияние, золотой обвод — границу между бескрайней тьмой снаружи и тем, что внутри, что присутствует незримо, скрывает лик, а все равно — есть. Слепота здесь — даже в помощь.
Говорят нельзя угадать, где больше дадут. И впрямь нельзя, не потому, что отгадки нет, а сам Дух на месте не стоит — витает. Нужно следовать, тем более линии метро позволяют, и в том, что цена равная в любой конец, тоже есть смысл. Дело за выбором. Могут дать больше на Подоле, а могут на Оболони, куда совсем немного дальше проехать, или на новой линии — Харьковской, или на Нивках, где раз оказались просто из интереса, а потом стали бывать часто. На Печерске не дадут, не потому что там люди бедные, совсем наоборот, на них напраслину не нужно возводить, просто там гоняют, лицо государства — нужно беречь, а когда не гоняют, идут разные шествия, манифестации, требуют зарплату, но отнюдь не Христа ради. Актриса раз завезла, когда еще только присматривались, где лучше, милиционер подошел, не меньше капитана, говорит: — Ваша бабушка? Забирайте. Своих хватает… Актриса отмолчалась, увела старушку, а у самой на языке было, как теперь разберешь, где свои, а где нет. Когда она старушку определяла на место, подыскивала, чтобы и на виду, но и не в самой толчее, тут тоже опыт нужен, глаз, рядом собирался отряд, готовили плакаты. — Руки прочь от НАТО. А старушка как раз в их сторону рукой потянулась.
