И вот мне приходится расхлебывать эту кашу и принимать кадровые решения.
Но, поскольку эти решения, к счастью, я принимаю не один, сегодня днем я встречаюсь со своими коллегами по правлению и воспитательницами в столовой «килы». Здесь пахнет картофельным пюре и шпинатом, мы сидим на стульчиках за маленьким столиком, едим печеньица с тарелочек и пьем фильтрованную водичку из чашечек.
Зато нам приятно, что на объявление быстро откликнулись желающие и что мы едины – просто здорово, когда сотрудничают люди, которые уже благодаря своей работе в таком детском саду разделяют друг с другом одни и те же политические взгляды.
«О’кей, все идет хорошо», – говорит моя коллега по правлению и берет из стопки очередное предложение.
«Теперь перейдем к кандидатуре Медины аль-Ва-хиби – ваши мнения?»
«В целом впечатление неплохое», – говорит одна воспитательница. – «Квалификация хорошая», – говорит другая. – «Я бы ее пригласила», – говорит третья.
«А ты, Филипп? – все глядят на меня. – Что ты скажешь о госпоже аль-Вахиби?»
«Гм… – Во мне растет недовольство, так как мое отношение к ней – более эмоциональное, чем профессиональное. – Я не вполне могу оценить ее квалификацию, – начинаю я, – но…»
«Но?! – Наша практикантка Беттина, которая отлично с нами сработалась, смотрит на меня, сощурив глаза. – У тебя какие-то проблемы с госпожой аль-Вахиби, Филипп?»
«Пока не знаю. – Я мысленно считаю до трех, потом поднимаю ее фото: на нем изображена молодая, дружелюбного вида дама с напомаженными губами, с большими, темными глазами и накрашенными ресницами – и в дорогом пестром головном платке, который аккуратно прикрывает все ее волосы до последнего квадратного сантиметра. – Но, честно говоря, мне как-то не нравится ее религиозный головной убор».
У всех собравшихся вскинулись брови и сжались губы, а практикантка качает головой.
«Я попытаюсь коротко объяснить, – быстро говорю я, – чтобы не возникло недоразумения».
«Слишком поздно», – говорит Беттина и демонстративно смотрит в окно.
«Я бы хотела знать! – наша самая давняя воспитательница Сабина, которая в 1980-е годы участвовала в создании “килы” и о которой все знают, что она живет в лесбийской связи, откладывает в сторону свой карандаш. – Давайте-ка послушаем».
«Ну ладно! – Я прочищаю горло. – Если я не ошибаюсь, детсады, учреждаемые по инициативе родителей, возникли из движения, выступавшего против элитарно-господского устроения общества и за права индивидуума, особенно за права женщин. – Сабина кивает, но Беттина опять смотрит на меня в упор. Я нервно ерзаю на детском стульчике, который позволяет мне уместить только половину задницы. – Сара и я каждый день отдаем наших детей сюда из самых лучших побуждений, – говорю я, окидывая взглядом команду воспитательниц, – мы предоставляем их атмосфере свободы и равноправия – и вашему соответствующему мировоззрению. Я не знаю, как вам, но для меня головной платок госпожи аль-Вахиби как символ ислама однозначно находится в конфликте с теми представлениями о ценностях, которые мы передаем нашим детям – поэтому мне трудно согласиться с ее кандидатурой в воспитательницы».
«Ну, мы знаем твое отношение к религии, Филипп, и его разделяю тоже. Но это… – Беттина не выдерживает, – это уже нетерпимость и… дискриминация в профессиональной сфере!»
«Минутку, – включается Сабина. – Вполне может статься, что головной платок госпожи Аль-Вахиби – только дань моде и… – Она набирает воздуху и смотрит на Беттину. – При других профессиях мне было бы все равно – пока она принимает мой образ жизни, я могла бы смириться и с ее причудами! Но я считаю, что для нашего дела весьма проблематично, если женщина закутывает себе голову. – Теперь Беттина смотрит, сощурившись, на нее. – Личная религиозность женщины меня совершенно не интересует, но я согласна с Филиппом: в нашем педагогическом учреждении религиозные символы и убеждения не должны иметь места. – Она вопросительно осматривает собравшихся. – Неужели на этот счет не существует соответствующей статьи закона?»
«Вы даже не знаете, религиозна ли она! – Беттина бьет карандашом по столику. – И это не ваше дело, черт возьми! Всеобщий закон о равном отношении к людям воспрещает религиозную дискриминацию на рабочем месте, так что я говорю: госпожа аль-Вахиби нам подходит, и мы должны ее пригласить!»
Ну, супер, Мёллер, – вот какую кашу ты заварил! Учитывая сложившуюся ситуацию, моя коллега по правлению предлагает обсудить решение о принятии госпожи аль-Вахиби на работу в другой день, что принимается с благодарностью всеми, кроме Беттины, которая до конца нашего собрания смотрит в окно и в конце концов уходит из «килы», ни с кем не попрощавшись.
Я тоже в задумчивости шагаю домой. А вдруг Беттина права? Не стали ли мои доводы всего лишь результатом того неприятия, которое я питаю к политическому исламу? Хотя это неприятие может быть надежно обосновано – в конце концов, довольно бросить взгляд на шариат и на Коран или послушать новости из подчиненных исламу регионов, – однако не выплескиваю ли я вместе с водой и ребенка, когда не хочу доверять воспитание детей – прежде всего, моих! – женщине, чью приверженность исламу выдает обычай носить головной платок?! Тот факт, что ее манера скрывать волосы ясно выдает ее приверженность исламу, – возможно, вне сомнений, но не может ли быть так, что для нашей педагогической деятельности он вообще не играет никакой роли? Возможно, несмотря на этой обычай, она научит детей тому, что мужчины и женщины равны в правах? И что каждый человек сам способен решить, кого ему любить, без разницы – мужчину или женщину? И что каждому человеку дано свободно выбирать, в какого Бога верить или же вообще не быть религиозным? И что некоторые люди верят в одного Бога, другие – в другого, а большинство – во всяком случае, в Берлине, на родине наших детей – ни в какого не верит? И что эти различные позиции вообще не составляют проблемы?
Что ж, такое возможно – даже если сама она носит головной платок как символ идеологии, которая не только основана на религиозных текстах, но чьи лидеры уже довольно активно выступают в Германии, утверждая, что женщины подчинены мужчинам, что гомосексуализм – это грех, что человек не возник в ходе эволюции, а был сотворен единственно существующим Богом, законы которого стоят выше законов, разработанных людьми в диалоге друг с другом.
Но разве я не должен скептически относиться и к тем претенденткам на работу в «киле», которые носят на шее крестик? В конце концов, все вышесказанное в этой главе имеет силу и для немалого числа представителей христианства.
Но, может быть, отношение госпожи аль-Вахиби к религии – такое же, как и у большинства христиан, живущих в Германии, и она носит платок на голове не из-за исламско-политических убеждений, а по каким-либо личным соображениям? Или потому, что чувствует себя обязанной к этому вследствие своей культурной принадлежности? Или, возможно, ее просто принудили к этому? Не исключено и то, что она носит его и вполне добровольно. Но как может быть свободной воля человека, если он вырос в жестком убеждении, будто хорошая женщина – только та, у которой голова покрыта платком?
