«Филипп, телефон!» – зовет Сара из гостиной.
«Это Миха звонит!»
«Привет, Фил! – как всегда весело кричит он в трубку и сперва говорит обиняками. – Слушай, я собрал команду людей, уже давно разбирающихся с обрезанием мальчиков. Большинство из них сейчас по случаю в Берлине. Может, ты скоординируешь встречу, чтобы мы как можно скорее начали информационную кампанию?»
«Я с удовольствием, но… – как бы мне это лучше выразить? – Тема-то ведь сверхсложная!»
«Для того и комитет! – Михаэль смеется. – Ты же знаешь: одна голова – хорошо, а десять – лучше! Свяжу вас всех по электронной почте, а вы завтра утром встретитесь, о’кей?
«Уже завтра?!»
«Конечно! Слушай, эту тему скоро станут вовсю обсуждать, так что мы – как фонд – должны быстро реагировать!»
Михаэль прощается так же весело, как и начал разговор, но потом добавляет еще пару слов: «Значит, для вопросов прессы я дам твой номер, о’кей?»
«Э-э…»
«Ну, пока-пока!»
Остальную часть дня я использую для первого исследования по нашей теме, читаю опросы людей, подвергнувшихся обрезанию, копаюсь в сборниках законов и медицинских отчетах и прерываю свои поиски, столкнувшись с видеоизображением обрезания младенца – я просто не могу на это смотреть!
Придя в офис фонда на следующий день, я встречаю пару знакомых лиц, среди прочего – моего коллегу по кампании Нико и Франка из гуманистической пресс-службы, а также несколько новых. Когда мы рассаживаемся в конференц-зале, первым представляет себя адвокат, который – хотя на адвоката он не очень-то и похож – явно претендует на юмор:
«Я – Вальтер, и я – правозащитник, – представляется он монотонным голосом, и его взгляд немного нервно поблескивает за стеклами очков. – Поэтому вы можете меня называть не просто Вальтером, а рэхтсанвальтером!»
«Рэхтсанвальтером? – Рядом с ним сидит педиатр, блондинка с тугой косой. – Это, наверное, шутка. Я – доктор Беата Майер, добрый день! Я буду здесь приводить медицинские аргументы против обрезания мальчиков».
Кроме того, в собрании участвуют члены организации, которая уже много лет выступает в защиту генитального самоопределения, как это там называется. И еще присутствует человек, который выглядит так, словно пришел к нам из темной комнаты Бергхайна.
Он небольшого роста, крепкого сложения, с очень коротким «ирокезом» на голове, но зато с длинной козлиной бородкой с проседью и, несмотря на летнюю температуру, в кожаной куртке. В мочке уха у него пирсинг, и я подозреваю, что подобные украшения он имеет и на других, в данный момент скрытых от нас частях тела, а взгляд у него одновременно мягкий и твердый. Вероятно, именно это называют суровой красотой; в любом случае, это весьма своеобразный тип.
«Привет, я – Али Утлу, – говорит он прокуренным голосом и с кельнским выговором и усмехается. —
Я атеист, бывший мусульманин, состою в Партии пиратов, а еще я – гей-мигрант».
«Ого! – вырывается у меня. – Да ты же воплощение кошмара для Христианско-демократического союза, это круто! Не хочешь стать нашим талисманчиком?»
«Охотно! – Он весело улыбается, но вдруг что-то вспоминает. – А ведь я еще и жертва обрезания – потому-то мы здесь и собрались!»
Затем представляются и остальные – они будут в основном помогать в организации кампании, – и вот мы все готовы послушать историю Али.
«С тобой все в порядке?» – спрашиваю я осторожно.
«Со мной-то уже да, а вот сможешь ли ты это выдержать! – Он откашливается. – Тогда мне было пять лет», – спокойно начинает он и держится уже совсем не так неуклюже, как только что.
«Тогда, в 1975-м, я был на своей родине в Чандарлы. Все говорили, что это великий день в жизни парня,
а я испытывал только страх. На глазах у моих друзей взрослые затащили меня на стол. – Али говорит теперь тише и смотрит на свои руки. – Я кричал и дрыгался как сумасшедший, но они были сильнее меня и стащили с меня штаны. – Он вздыхает. – Потом пятеро мужчин ухватили меня: двое за руки, двое за ноги, а отец держал мою голову. Потом шестой мужчина достал скальпель и… – он сглатывает, – …и отрезал мне всю крайнюю плоть».
«Вам делали анестезию?» – спрашивает, не моргнув глазом, педиатр.
«Этого я не знаю. – Али глубоко вздыхает. – Я просто выл, я думал, что умру от боли. А боль потом – несколько дней, даже недель – была просто адская!»
«А потом? – Госпожа доктор Майер чувствует себя на высоте своей профессии. – Как было в течение этих недель?»
«В смысле – с членом?»
«Да».
«Черт! Да с него кровь лилась ручьем, рана не проходила, ночами у меня там все адски болело, я спать не мог! Через пару недель рана зажила, но прошел почти год, пока головка полностью кати… рени…»
«Кератинизировалась. – Доктор поднимает взгляд от своего блокнота и смотрит на публику. – Под этим подразумевается ороговение головки, которая, собственно, является внутренним органом, и в результате ампутации крайней плоти ее изначально очень чувствительная поверхность превращается в мертвую роговую материю. Подобно тому, как бывает с подошвами людей, часто бегающих босиком. – Она снова смотрит на Али. – А сегодня? Есть ли у вас проблемы с эрекцией, с оргазмом или что-то подобное?»
«В данном конкретном случае это не имеет значения», – кашлянув, вставляет Вальтер, но Али спокойно поднимает руку.
«Все в порядке, мы же хотим провести информационную кампанию, так что незачем правду скрывать. На ваш вопрос я отвечу – да. – Он кивает Беате. – У меня и те, и другие проблемы, причем с эрекцией проблемы возникают гораздо реже. Куда хуже проблема с оргазмом. Некоторые обрезанные мужчины хвастаются, что они могут продлевать акт, но я всегда говорю: должны продлевать! – Он постукивает по своим наручным часам. – За тридцать минут? Никакого шанса! Сорри, если я должен здесь говорить прямо, но мне нужно, чтобы меня долго и как следует стимулировали, пока я дойду до точки – а тут как раз и возникает проблема с эрекцией. Я знаю многих обрезанных мужчин из числа геев, и у них это совсем не редкий феномен, особенно у пожилых!»
«Также и из многочисленных исследований видно, – вмешивается Вальтер и потуже затягивает галстук, узел которого выступает из-под воротника его узорчатого жилета, – что обрезанные мужчины страдают от этих и подобных последствий особенно в пожилом возрасте. Но если мы желаем способствовать тому, чтобы за решением кельнского суда последовал законодательный запрет религиозного, а значит, не рекомендованного медициной, обрезания у несовершеннолетних, то юридическая аргументация будет важна для нашей работы в той же мере, что и медицинская».
