Снова громко хлопает дверь на террасу, еще пара вспышек, и вот Клару с Антоном уже не удержать. Они хлопают в ладошки, смеются, прыгают по кровати и при этом снова обнимаются.
Потом – наконец – сверху звенит колокольчик.
«Теперь все могут заходить! – зовет бабушка с лестницы. – Свет уже здесь!»
«Урааа!» – кричит Клара и хочет бежать наверх, но быстро замечает, что все еще почти темно.
А когда мы приходим наверх, прабабушка, прадедушка, бабушка и дедушка, улыбаясь, стоят у большого праздничного стола, а в середину рождественского венка вставлена огромная белая и чудесно украшенная свеча, и фитиль ее горит светлым пламенем. Но наших детей все это в данный момент не особенно интересует – они увлечены подарками, которые спрятаны под деревом. Однако Михи еще раз напоследок испытывает их терпение.
«Дорогие мои! Сегодня самый темный день во всем году, и как раз сейчас младенец-свет принес эту свечу…»
«И подалки!» – вставляет Антон.
«Точно, – улыбается Михи. – Но прежде, чем вы их увидите, мы хотим зажечь свечу при свете нового года и вместе порадоваться тому, что теперь дни будут становиться все более длинными».
Мое тело принадлежит мне!
Иногда, прежде чем я вспомню, что Бог – всего лишь выдумка, мне кажется, что Богу охота раздражать меня. Например, когда я включаю радио – так как там то и дело говорят или про футбол, или про религию.
«…и поэтому ненужное с медицинской точки зрения обрезание, которому подвергают детей, представляет собой телесное повреждение, как постановил вчера районный суд Кельна, – говорит обозревательница новостей. – Мусульманские и иудейские организации реагировали столь же растерянно, как и Евангелическая и Католическая Церкви, так как сочли возможный запрет на обрезание ущемлением права на свободу вероисповедания».
«Ущемлением права на свободу вероисповедания? – спрашивает Сара, входя на кухню с Кларой на руках, и качает головой. – Выходит, ради свободы вероисповедания можно обрезать своих детей?!»
«Просто непостижимо! – Я наливаю нам обоим эспрессо и щекочу дочке нос. – Но теперь я сперва свожу Кларочку к Гизеле, а там посмотрим…»
После короткой поездки на велосипеде я встречаюсь с нашей няней, которая уже стоит перед домом с несколькими родителями и их детьми. Среди них – Олгун и Салиха со своим сыном Сами, с которыми мы так хорошо ладим, что мы уже много раз бывали вместе в послеобеденное время на детской площадке. Оба родителя – коренные берлинцы с турецким миграционным прошлым.
«Это просто вопиюще! Ты уже слышал? – говорит Олгун, когда Гизела с нашими детьми уходит на площадку. – Называть обрезание телесным повреждением – такая же глупость, как если бы телесным повреждением называли, например, подрезание ногтей!»
«Подумай-ка, что запрещают! – соглашается с ним Салиха. – Сами в любом случае должен быть обрезан! Мы не религиозны, но… – Она медленно качает головой. – Это, знаешь ли, просто вопрос культуры!»
«Культура мне безразлична! – возражает ей Олгун. – Его… должен выглядеть так же, как мой, – кончик отрезается (и тут не о чем дискутировать!) из гигиенических соображений!»
«Мытье в этом смысле тоже полезно, – говорю я Олгуну и Салихе, достаю из кармана штанов звонящий мобильник и прощаюсь с обоими. – Привет, Михаэль!» – говорю я гендиректору фонда Джордано Бруно и слушаю, что он говорит.
«Организовать комитет по правам детей в Берлине? Конечно, я бы с удовольствием, но пока что я слишком мало знаю об обрезании, чтобы с полным правом участвовать в его обсуждении».
Я договариваюсь с ним, что просмотрю обоснования новоиспеченного решения кельнского ландгерихта, и дома уже обнаруживаю в компьютере обиженные отклики религиозных реакционеров. Но быстро нахожу и историю с решением суда. Вот ее суть: 6 ноября 2010 года некая мама со своим четырехлетним сыном входит в пункт оказания скорой помощи при кельнской университетской клинике и показывает лечащим врачам кровоточащий пенис своего сынишки. За пару дней до этого паренек, родители которого исповедуют ислам, был подвергнут обрезанию, то есть всю его крайнюю плоть оперативно и безвозвратно удалили, полностью обнажив головку пениса. Четырьмя стежками рану зашили, но это (как отнюдь не редко случается после подобной процедуры) привело к новым кровотечениям, которые удалось остановить врачам в пункте оказания скорой помощи.
До сих пор такое бывало столь часто, потому что даже при профессионализме врачей и при оптимальных медицинских условиях, читаю я далее, у так называемой циркумцизии довольно низкий уровень осложнений – по крайней мере, в течение операции или вскоре после нее. Однако последствия этого визита в скорую помощь далеки от нормальных: неспроста районный суд Кельна пронюхал об этом, с присущей суду скрупулезностью выяснил обстоятельства дела и примерно через полтора года, то есть 7 мая 2012 года, вынес трезвое решение: оперативное удаление крайней плоти полового члена имело место без необходимости медицинского вмешательства. А поскольку ампутация здоровой части тела непременно требует объяснения и письменного согласия пациента, который в данном случае не мог этого предоставить, прокуратура обвинила врача в том, что он «посредством опасного инструмента причинил физический вред другому лицу и тем самым нанес ущерб его здоровью».
Или более кратко: суд охарактеризовал ритуальное обрезание гениталий у мальчиков как противоправное телесное повреждение.
В обосновании судебного решения неоднократно появлялись два имени: Рольф Херцберг и Хольм Пуцке. И хотя оба этих специалиста по уголовному праву вложили в эту аргументацию невероятно много энергии, ее можно резюмировать в нескольких строках, из которых я неожиданно узнаю много нового о своем собственном детородном органе: крайняя плоть пениса – это функциональная часть мужского тела. Она защищает головку, которая представляет собой внутренний орган, от усыхания, ороговения и различных загрязнений. Благодаря примерно 20 000 рецепторам, которые в ней сходятся, крайняя плоть более чувствительна, чем кончик пальца или губы. При мужском обрезании, или так называемой циркумцизии, эта крайняя плоть полностью удаляется, а она составляет около 50 процентов всей кожи пениса и около 70 процентов чувствительной ткани. С учетом этого факта циркумцизию можно характеризовать как ампутацию, которая, как и всякая ампутация, необратима. С точки зрения врачебного права, такое вмешательство в основном требует острых медицинских показаний, которые, однако, редко встречаются в данном случае и при которых почти во всех случаях достаточно консервативного лечения, то есть в ампутации необходимости нет. Кроме того, ампутация требует письменного согласия пациента после его предварительного информирования о риске и пожизненных последствиях этой операции на его теле.
То, что это окажется одним из самых сложных вопросов в тяжбе между религиозными институтами и демократическим конституционным государством, стало ясно утром 8 мая 2012 года. А за этим следует еще один весьма актуальный вопрос: что же в Германии больше ценится – право детей мужского пола, у которых есть религиозные родители, на физическую неприкосновенность или право религиозных родителей навязывать свою «свободу вероисповедания» своим сыновьям и на этом основании ампутировать у них наиболее чувствительную часть тела?
