Мы не способны доказать любовь, говорят многие приверженцы религии, но мы чувствуем, что она есть, и то же самое касается Бога. Поэтому тот, кто исходя из критического рационализма отвергает существование Бога как ни на чем не основанную идею, не может верить и в любовь, у которой столь же мало доказательств.
Если этот аргумент приводится, как вот сейчас, в этом ток-шоу, с самодовольной улыбкой, то в первую долю секунды он может показаться правдоподобным – ну и ладно! Ведь, во-первых, вне сомнения, существует множество людей, которые не чувствуют Бога, однако проникнуты любовью. Во-вторых, (к счастью!) не все вещи, воспринимаемые нами как реальные, действительно реальны. А в-третьих, о любви говорят факты, огромное множество фактов:
Увеличение частоты сердечных сокращений, когда мы думаем о любимом человеке, повышенное потоотделение, мощное высвобождение гормонов счастья (эндорфинов) в присутствии любимого человека и гормонов стресса в его отсутствии, усиление кровоснабжения в определенных участках мозга и тела, расширенные зрачки, наше поведение по отношению к любимому человеку, мимика, жестикуляция, особенные взгляды, при более долгом любовном влечении – взаимное перенимание определенных типов поведения и привычек, причуд, вкусов, способов выражения; когда мы любим, у нас меняется даже походка: разве всего этого мало?
Конечно, некоторые симптомы можно найти и у людей, старающихся своими молитвами приблизить к себе Бога, в которого они верят. Но это доказательство не существования самого этого Бога, а лишь существования веры – а в ее существовании никто и не сомневается.
Однако публика хлопает, так как госпожа Бар холодно замечает, что я, как атеист, всегда основываюсь только на фактах и не должен допускать эмоций. Я готов взвыть при таком «обвинении», но в ток-шоу это было бы, пожалуй, некстати. И в то же время я понимаю, почему звучат аплодисменты.
Возможно, нейробиологическое истолкование любви вызывает у многих людей неприятное чувство, так как они опасаются, что научное объяснение этого феномена разрушит все его чары. То, что больше не является таинственным, могло бы быть даже скучным, даже прозаическим, не так ли? Не спорю – любовь как химический процесс в мозгу не может послужить темой для любовного письма – но без этого химического процесса нам никогда не придет в голову сама идея написать такое письмо!
Освещение неизвестных феноменов, то есть представление вещей в их истинном свете, ведет главным образом к положительному результату. Ведь неизвестное вызывает у нас всякие страхи, а с вещами, которые внушают нам страх, мы, как правило, пытаемся бороться – как в случае религиозно мотивированной борьбы против всех форм любви, которые имеют место не между мужчиной и женщиной или не между человеком и христианским Богом. Основываясь на христианской доктрине о том, что однополая любовь неправильна, нередко ответственность за эту «болезнь» возлагали на демонов, а «больных» по меньшей мере маргинализировали, часто подвергали пыткам и временами сжигали заживо или замучивали до смерти, чтобы изгнать устрашенных демонов – а во многих местах эти «изгнания» продолжаются вплоть до наших дней.
Чем больше возрастало понимание того, что гомосексуализм – это явление естественное, объяснимое и, главное, не составляющее никакой проблемы, тем больше оно принималось – по крайней мере, теми, кто больше не верит в сказку о творении или в демонов. И именно этот процесс демонстрирует весьма простую зависимость, у которой есть своя неслучайная языковая параллель: понимание какого-либо явления ведет к тому, чтобы развивать понимание этого явления.
Но как бы ни была прекрасна любовь – между гомо-, гетеро-, би-, транс-, интер-, квир- или любителями «групповух», – у нее тоже есть неприятные аспекты, и в этот вечер они также вписаны нашим ведущим в повестку дня:
«Те, у кого высокоморальные претензии, должны подавать высокоморальный пример собственной жизнью, – говорит Виланд Бакес, взглянув на епископа. – Тут мы подходим к довольно конкретному феномену сексуального насилия. Если верить данным относительно критически настроенной группы “Мы – церковь”, то около двух процентов священников насиловали и насилуют детей и подростков. – Он смотрит на епископа в упор. – Церковь привлекает исключительно педофилов?»
«Нет, но внутри столь большой группы, к сожалению, такое бывает. Мы знаем, что и в других группах подобного рода, в которых также есть контакты с молодыми людьми, имеют место такие явления, о которых не всегда известно обществу. Но это не оправдывает их, и относиться к этому следует соответственно».
Или, короче говоря: где есть дети, там есть и насилие над детьми, но мы-то, католики, во всяком случае открыты для обсуждения этой темы. Ага…
«Вы полагаете, что, например, на машиностроительном заводе, – спокойно спрашивает господин Бакес, – столько же педофилов, сколько их в церкви?»
Епископ – опять за свое, однако тут – точно в середине эфирного времени – впервые вступает в разговор Бенедикт Траймер, жертва сексуального насилия. Удручающее настроение возникает уже при его рассказе о том, как его воспитывали католиком, и при показе фотографии с ним в роли министранта. Бенедикт рассказывает, что это произошло в 1999 году на чердаке, где пастор захотел поиграть в салки с ним и с его братом и сестрой после приходского праздника.
«Сперва он поймал моего брата и схватил его сзади за штаны, – говорит он на баварском диалекте. – А потом он то же самое сделал и со мной, то есть схватил сзади за штаны. Потом он предложил моим брату и сестре спрятаться, а мне подождать с ним в соседнем помещении. Там он попросил меня спустить штаны. Ну, я и сделал это, потому что был совершенно сбит с толку и напуган. Ведь я был воспитан в вере, и мне не могло даже прийти в голову, чтобы пастор был способен на такое. – Возникает пауза, в зале – мертвая тишина, и Виланд Бакес просит его продолжить. – Потом он снова потрогал меня в области гениталий, начал задавать мне крайне неприятные вопросы – например, была ли у меня уже эякуляция, и все это под тем предлогом, что он, мол, желает меня просветить и что это останется нашей тайной – только я должен ничего не говорить своим родителям».
Остальную часть этой истории Виланд Бакес должен буквально выпытывать у юноши, явно нервничающего в присутствии двух духовных особ. И вот каково продолжение этой истории: дома сам Бенедикт ничего не сообщает о происшедшем, но его сестра, заметившая злоупотребления в отношении обоих своих братьев, позаботилась о том, чтобы в тот же вечер обо всем сообщить родителям. Те поначалу не могут в это поверить, но на следующее же утро приглашают к себе злодея и выдвигают ему обвинения. Он все отрицает, но, поскольку родители верят своему ребенку, они обращаются к шефу пастора, главному пастору в городе. Тот, со своей стороны, сразу верит им и через пару дней перемещает пастора в другой приход. В официальном заявлении говорится, что тот внезапно оглох и нуждается в отдыхе. В общем, этот пастор уехал. Семья дела не возбуждает, так как этого не хочет сам Бенедикт – в таком местечке, где они живут, сразу все всё узнают. От церкви семья получает денежную сумму за неразглашение. Однако церковные шишки не идут навстречу требованию семьи, чтобы этого человека больше не назначали работать с детьми или подростками. Год спустя выясняется, что преступного попа совершенно неожиданно смещают, и одновременно отец Бенедикта из-за сексуальных домогательств по отношению к его сыновьям переживает столь сильное психическое расстройство, что вынужден участвовать в групповой терапии. Но есть и другая пациентка, та, что рассказала о правонарушении, и после ее рассказа пастора осуждают на три года за многочисленные сексуальные домогательства. Тем не менее в 2001 году Католическая Церковь снова назначает его пастором в общину, где он совершает с министрантами веселые поездки по курортам с бассейнами. Но и оттуда его переводят, и семья Бенедикта случайно узнает, что в 2004 году он прибывает в общину, о которой известно, что пастор по вечерам приглашает подростков и пьет с ними алкоголь. О том, что его судили за сексуальные преступления против несовершеннолетних, там не знает никто – ведь этого нет в его личном деле.
