Мою Ио.
В следующий раз, когда я остался ночевать у Ио и, искупавшись в ванной, думал пойти нюхать новое мыло к трюмо, пришел Мишенька.
Он оказался не похож на змею. Он был пузатым мужиком с седой жидкой прической и лицом обиженного ребенка. Нижняя губа его была постоянно оттопырена.
И хотя я думал сегодня дойти до конца фолианта, но их разговор в спальне притягивал…
Тетя Ио просила о чем-то. Каждую свою фразу начиная и заканчивая его именем.
«Михаил, ну останься. Он нам совсем не помешает, он милый мальчик. Останься, Мишенька».
И в ответ тихое:
«Не могу. Что ты все в этом платке. Нелепо же, честное слово».
«Михаил, ты знаешь, мигрень – это так тяжко, будто большой овод все кусает в голову. Вот если бы ты остался. Позвони туда. Предупреди. В конце концов, ты же обещал, ты говорил, она все знает, Мишенька!»
«Моя Мэээ-гера? – слышно было, что он усмехается. – Ио, малыш, ты желаешь мне зла…»
Именно слово «малыш» в адрес тети Ио, такое неподходящее к ней, к ее величественной походке, к ее запаху, к французскому мылу, мягкой ее ладони, к плюшевому халату, взбесило меня. Я отложил журналы и вдруг понял, что у меня трясутся руки и кружится голова…
А разговоры плавно перетекли из спальни в коридор. Он собирался. Ио говорила ему что-то нежное, томное и вместе с тем угрожающее.
Но гад Мишенька, седой пузан с оттопыренной губой и лицом малыша, ушел. Хлопнула входная дверь.
А потом в тишине квартиры, где-то, быть может, на кухне, я услышал плач. Это плакала тетя Ио.
«Ио! – позвал я. – Тетя Ио!»
Она вошла и замерла в дверях. Я заметил, что на голове у нее нет платка.
«О господи! Что с тобой?!»
Она бросилась ко мне и схватила за плечи.
«Почему ты не позвал меня?!»
«Ты была занята, – сказал я. И посмотрел Ио прямо в глаза. – А потом меня стошнило».
«Я вижу».
«Ио, а он всегда зовет тебя “малыш”?»
Но она не ответила.
«Я сейчас переменю белье, а ты пока ступай в спальню. Ляг, укройся, я тебя позову».
Я почему-то обрадовался. Перебрался в спальню и лег, завернувшись в одеяло Ио. Оно пахло спелой клубникой, терпкой полынью, весенним миндалем и цветущей сиренью.
Я хотел сделать вид, что сплю, чтобы не уходить из спальни Ио, но вместо этого на самом деле уснул.
Проснувшись среди ночи, я обнаружил, что сплю рядом с Ио.
Лицо ее было таким величественным и безмятежным, словно овод, который кусал ее в голову, улетел навсегда.
Тетя Ио спала.
Моя Ио.
Я посмотрел в окно и понял, почему она не любит занавесок.
Я увидел черное московское небо. Звезд, конечно, ни одной.
Но мне приятно было думать, что где-то там есть ее созвездие.
Созвездие Тельца.
Хороший
Место ей, что ли, приглянулось? Напоминало о юности? Место неплохое, но при тогдашних его доходах он мог купить, и покупал, дома получше и в локациях куда более красивых и пригодных для жизни. Уютный домик у моря был какой-то насмешкой, символом теперешнего его невеселого положения.
Он стал припоминать, как купил этот дом. Сейчас трудно поверить, что когда-то он просто тыкал пальцем и говорил: «Вот это!» И помощники договаривались, оформляли, приводили в порядок его покупку.
Трудно поверить также, что он чаще всего даже не помнил обстоятельства, при которых заключалась та или иная его сделка.
Впрочем, напрягшись, он вспомнил. Это была ее инициатива. Его жены. Жена лейтенанта. Так он называл ее. Подруга детства, ровесница, с которой он познакомился в пионерском лагере, в старшем отряде. И с которой поженился в восемнадцать, когда не было не только лишней недвижимости, а вообще никакого жилья не было. Он ценил ее. Она была с ним всегда. Он был гад, гуляка, трудоголик, но ценил и любил только ее.
Поэтому ни одна охотница за деньгами так и не смогла увести его, несмотря на все ухищрения и модельную внешность.
Период семейных волнений прошел быстро.
Он вдруг сообразил, что если дальше продолжит веселиться, то потеряет все. И доходы, и работу, и ее.
Ему хватило разума и расчета, да, расчета, сделать правильный выбор. В свои тридцать с небольшим он сосредоточился на работе, жене. Тут ему повезло. Он умел вычеркивать из своей жизни лишнее. Раз признав нечто нецелесообразным, он отсекал это и умел забывать так, будто ничего не было. Именно в этот момент он совершил удивительное открытие: что для веселья ему не нужен алкоголь, а для удовлетворения хватает жены. Работа если и не приносила того удовольствия, что раньше, то была способом существования. Единственной страстью, которую он себе оставил, были камни. Камни – так он называл любую недвижимость. В Италии, в Греции, в Испании, конечно. Он покупал, менял, ремонтировал, докупал, достраивал – в общем, вкладывал душу и деньги. Жена с увлечением включилась в эту большую игру. Правда, с каждой новой покупкой его страсть только росла, а ее уменьшалась. Сначала ей нравилось обставлять интерьеры, заводить знакомства с местными и даже пытаться учить языки, но поскольку он утрачивал интерес, как только камни падали на его баланс, то и ей было невозможно прильнуть к чему-то одному. Полюбить один дом. Жена скучала.
Ей вдруг захотелось вернуться туда, откуда она родом и где они познакомились в местном пионерлагере у моря.
Он понимал, что еще чуть-чуть – и она захочет родить, уже пора подумать о наследнике, и надо, в конце концов, пойти ей навстречу. Она этого заслужила. Уже ведь за тридцать. Один небольшой отпуск можно провести и в российской глубинке. Вспомнить молодость…
На дворе было начало двухтысячных. Лагерь, где они когда-то познакомились и куда приехали теперь, был в таком состоянии, что купить его он даже не подумал.
Зато вот этот домик. Вот, он вспомнил…
Скучное для него путешествие, никаких интересных камней, сервис ужасный, разруха везде. И вдруг этот дом. От скуки он договорился с местным риелтором, и она показывала им возможные варианты покупки.
Почему жене так приглянулась эта развалюха?
Когда они приехали осматривать этот домик, то ужаснулись. Еще во дворе они поняли, что здесь живут алкоголики. На небольшом участке у дома была свалка битого стекла, в основном пузырьки.
«Это все можно вывезти, – пробормотала риелтор. – Внутрь пойдете смотреть?»
Он хотел было возразить: чего там смотреть? Он видел хозяйку этого бомжатника. До полной деградации ей оставался один шаг. На миловидном когда-то лице виднелись уже следы зависимости. Синева, едва подернувшая щеки, но грозящая вскоре проявиться сильнее, была уже заметна. И эта такая типичная алкогольная припухлость, которая вскоре должна превратиться в одутловатость. Все это говорило о том, что внутрь дома ходить не надо, ничего хорошего они там не найдут.
