– Сегодня по каналу «Культура» (он назвал время) будет программа «Культурная революция» про Александра Сергеевича Пушкина. Как вы думаете, мы сможем смотреть эту телепередачу?
– Сможем, конечно, как раз вовремя будем…
Во время передачи немец напряженно вглядывался в экран и иногда задавал филологу и переводчице Маше (в гости к которой мы приехали на Чистые пруды) и мне вопросы, если что-то не понимал. Впрочем, русский он знал блестяще, а Пушкина уж точно лучше двух спорящих на телеэкране. В студии вели спор писатель Веллер и телеведущая Конеген. Тема – устарело ли творчество Пушкина. Веллер утверждал, что устарело. Конеген бездарно опровергала. В общем, наискучнейший диалог. Главным аргументом против Пушкина у Веллера явились стихи давно забытого автора шестидесятых годов прошлого века, которые он, впрочем, прочел с жаром и пафосом, назвав современными. По аргументам Конеген можно было понять, что Пушкина она не читала. Совсем.
Оливер, смотря передачу, каждую минуту мрачнел все больше. И когда писатель Веллер в очередной раз объявил, что Пушкина никто не читает, Оливер отчетливо и ровно, перекрывая звук телевизора, произнес:
Поэт! не дорожи любовию народной.
Восторженных похвал пройдет минутный шум;
Услышишь суд глупца и смех толпы холодной,
Но ты останься тверд, спокоен и угрюм.
Слово «глупца» он выделил, глядя на Веллера. Маша захихикала. А я смотрел на Оливера новым взглядом. Как этот немец чувствует русского поэта. Как он нашел верную цитату, чтобы определить ситуацию и выставить спорящих теми, кто они и есть на самом деле…
Досматривали передачу уже краем глаза. Собирались пойти погулять. Жила Маша у Чистых прудов, туда и решили сходить. В коридоре встретились с Машиным отцом. Он налаживал удочки, видимо, собираясь на рыбалку.
– Куда рыбачить поедете, Виктор Петрович? – из вежливости спросил я.
Виктор Петрович остановился, посмотрел на нас, улыбнулся и произнес:
– В Знаменку – деревня такая под Тамбовом, где Наташка Гончарова родилась.
– Жена Пушкина? – тут же спросил Оливер.
– Она, – ответил Виктор Петрович.
По дороге к Чистым прудам я расспрашивал Оливера о цели его приезда.
– Все, что можно узнать о Пушкине здесь, можно и в Мюнхене прочесть. Я поеду в Тригорское. Посмотрю. Но хочу быть в Москве. Хочу понять русских.
Я думал, что ослышался.
– Понимаешь, те русские, которые сейчас здесь, – это не те, которые тогда, при Пушкине, были…
– Ты уверен?
Я задумался. Что я мог ему ответить?.. Я даже не знал, что, собственно, он собирается понять в нас, русских.
– Вот Чистые пруды. Раньше здесь было много рыбы.
Немец кивнул и достал блокнот. Видимо, он считал эту информацию полезной.
Мы сели на скамейке на Чистых прудах. Я собирался спросить Оливера о его изысканиях, когда со стороны озера раздался басовитый мужской крик:
– Бляяяяяядииии!
Мы обернулись. Ситуация был замечательна. В воде по пояс стоял мужик неопределенного возраста в намокшей уже одежде. Он был явно навеселе. Если не сказать больше. В воду он забежал, спасаясь от трех ментов, которые стояли рядом на берегу и которым предназначался этот истошный крик.
Менты явно не знали, что делать. Лезть в грязную воду Чистых прудов им не хотелось, да и просто было невозможно раздеваться здесь, в публичном месте, а нырять в форме и того хуже. Поэтому они стояли на берегу и растерянно смотрели на мужика. А тот, почувствовав, видимо, что находится в безопасности, продолжал оскорблять представителей власти.
– Пидармо-о-о-оны! – крикнул он.
Оливер с блокнотом повернулся к Маше и быстро спросил:
– Что значит это слово?
Невозмутимая Маша хлебнула пива из бутылки и перевела с русского на русский:
– Он говорит, что эти милиционеры – лица с нетрадиционной сексуальной ориентацией.
– Геи? – переспросил Оливер. – Откуда он знает?
– Интуиция, – ответила невозмутимая Маша.
Оливер что-то записал в блокноте.
Между тем на берегу собралась толпа наблюдателей. Менты попытались вступить в переговоры.
– Вылезай. Мы только проверим документы, – соврал мент.
В ответ раздалось изощренное ругательство. И смех толпы.
Оливер повернулся к Маше. Та перевела:
– Он сказал, что имел сексуальную связь с документами. И со всеми милиционерами. Причем он был активной стороной, а они пассивной. Но он сказал гораздо короче.
Глаза немца чуть округлились от удивления. Он опять черкнул что-то в блокнот.
– Тебе все равно придется вылезти, – крикнул мент.
– Ага, – ответил мужик. – На том берегу.
И пустился вплавь к другому берегу.
– Уйдет! – сказал один из ментов и бросился к «уазику». За ним – остальные.
Пока мужик плыл, они объехали пруд и остановились на том берегу, вылезли. Недавняя мизансцена повторилась. Только теперь на другом берегу. Мы не слышали, что говорили менты, но услышали крик мужика:
– Врагу не сдается наш гордый «Варяг»!
– Это песня русских моряков. О том, что они никогда не капитулируют, – не дожидаясь вопросов, перевела Маша.
– Но он должен будет вылезти. Понимаете, это опасно. Переохлаждение.
– Переохлаждение? Хрен он вылезет. Менты у нас куда опаснее. Так что мужик победит.
И будто в ответ ей с противоположного конца озера раздался жизнеутверждающий крик:
– БЛЯЯЯЯДИИИИ!
Мы опять стали наблюдать, что происходит на том берегу. Мент наконец решился лезть в воду. Но, как всегда, представителя власти сгубили полумеры. Толпа с хохотом наблюдала, как милиционер подворачивает свои серые штаны. Картинка действительно смешная, если учесть, что мужик, за которым собирался лезть мент, стоял в воде по грудь.
– Врешь, не возьмешь! – крикнул мужик и медленно, словно наслаждаясь купанием, поплыл к нашему берегу.
Мент, видимо, передумал лезть.
– Патовая ситуация. Как в шахматах, – сказал я. – Типа вечного шаха. Только наоборот.
Народу собиралось все больше и больше.
Менты же между тем решили применить новую тактику. Оставив своего коллегу на том берегу, сами погрузились в «уазик» и поехали к нам, наперерез мужику.
– Да, плавать теперь бесполезно, – расстроилась Маша.
Но мужик, видя, что тактика врага изменилась, нашел блестящий выход. Он изменил курс и начал грести к домику для лебедей в центре озера. Доплыв до этого маленького плота, он уцепился за край руками и, легко вспрыгнув, оседлал птичий дом.
