За тот год, пока Поля болела, он ни разу не был здесь. И вот теперь он увидел, что мост сожгли. Сделал это кто-то из тех, кто сейчас сидел на поминках. Обугленные остатки досок торчали, как гнилые зубы, черные бревна были сдвинуты и с одного берега упали в воду.
Вся боль, которая год копилась у него внутри, вдруг сосредоточилась здесь, и ее единым выражением был разрушенный и сожженный мост. Он быстро зашагал обратно к дому. Виновник сидел там. Оставалось узнать – кто и…
Что будет делать и как узнавать, он не знал. Любой, любой мог сжечь, вся эта серая толпа за длинным столом. Сергей распахнул дверь, и разговор сразу, в одно мгновение, умолк. Люди почувствовали: что-то неладное творится со вдовцом.
– Кто сжег Полин мост? – спросил он. И когда ему не ответили, добавил: – Всех убью.
Сказал так просто, что каждый сидящий за столом понял – да, убьет. Томительную тишину прервала бабуля по кличке Командир, бывшая бригадирша в совхозе:
– Вставайте, пакостники, кто сжег!
Сергей молча посмотрел на сидящих за столом. Пакостники боялись подняться. И каждый, почти каждый мог сделать это. Люди сидели серой массой, боясь поднять глаза от тарелок.
И тогда Сергей вдруг почувствовал, что устал. Что Поле не нужен его мост. Что она не пойдет больше за ягодой. Что она умерла.
Он сел на лавку и, закрыв лицо руками, заплакал. Заплакал как мальчишка, постанывая и всхлипывая. Громко. Навзрыд.
На следующий день он приехал на тракторе на склад, и ему без разговоров выдали еще досок. Бревна он выпилил там же, где и раньше. И когда он вез их по деревне, то люди кивали и здоровались с ним, как обычно.
И он, как обычно, отвечал им.
К вечеру он сколотил новый мост. Вся деревня слышала, как он пилит бревна бензопилой, как шлифует доски и забивает гвозди.
Придя домой, он лег спать, и ему снилась Поля, идущая через мост, и он все хотел позвать ее, да не мог…
Сергей проспал почти сутки и, проснувшись, сразу пошел к мосту, сам не зная зачем. И когда он пришел туда, то, наверное, первый раз за год улыбнулся.
Кто-то, пока Сергей спал, приделал к мосту перила.
И Бог улыбается мне
Моя бабушка говорит, что если совпадения происходят в жизни – то это Бог улыбается тебе.
Не знаю, не знаю. Мне Бог улыбается, когда погода солнечная. И когда на нашем участке трассы нету раздавленных кошек.
Дело в том, что я тружусь дорожным рабочим на платной трассе. У нас есть оранжевый грузовичок со всяким инструментом. И еще есть оранжевые жилеты со светящимися вставками. Я всегда работаю днем, поэтому, чтобы посмотреть, как вставки светятся, мне пришлось выйти на улицу ночью. Действительно светятся.
Сейчас весна и погода солнечная. Это очень хорошо. Я специально сажусь в кузов нашего грузовичка, чтобы не дышать сигаретным дымом. Мой напарник высаживает больше пачки в день. И мне кажется, что мой светящийся жилет больше чем наполовину состоит из вони и пепла.
Пусть себе курит за рулем. А я в кузове щурюсь на солнце и вместо тупых разговоров слушаю оперу в плеере.
Бабушка говорит, что я странный. Ну, может быть.
Она считает меня странным потому, что я, по ее выражению, ни к чему не стремлюсь. И я, по ее же выражению, инфантильный.
Насчет стремления – это она зря. Я стремлюсь накопить на квартиру. Да, я не беру ипотеку. Но каждый месяц я откладываю ту же самую сумму, которую другие выплачивают по ипотеке. Только я никому не должен. Лет через тридцать у меня будет своя квартира.
Когда я так говорю, то бабушка заявляет, что она не верит, что мне двадцать пять лет. Бабушка кричит, что я рассуждаю, как тринадцатилетний. И что через тридцать лет у меня точно будет квартира, так как она умрет, не вынеся моей тупости.
Еще она считает, что от меня пахнет дохлыми кошками. Это точно неправда. Мой жилет пахнет окурками; противно, конечно, но к дохлым кошкам это отношения не имеет. Я внимательно слежу за гигиеной и моюсь два раза в день.
Вероятно, сказывается то, что она ненавидит мою работу. И считает ее главным признаком инфантилизма.
«Другие стремятся», – говорит моя бабушка и вздыхает. А я молчу.
Я вижу, как они стремятся. Однажды впрягшись, как лошади, они тянут лямку бесконечного зарабатывания. У них ипотеки и машины в кредит.
«Ну не всем же жить с бабушкой! – говорит моя бабушка и вздыхает. А я молчу. – Некоторые женятся. Семью заводят. Божеское дело».
Бабушка, как всегда, права. Семья, конечно, дело божеское. Непонятно только, почему все мои семейные ровесники выглядят такими унылыми и мечтают хоть ненадолго улизнуть и отдохнуть, как они выражаются, на стороне.
Вот когда я отдыхаю на этой стороне, то считается, что я в поиске. А когда они – то измена. И возможность лишиться божеского дела и счастья платежей по ипотеке.
Так что я не стремлюсь. Просто коплю на квартиру. Но держу это в тайне. Ведь самое важное должно оставаться тайной.
Мне нравится моя работа. Мы ездим в грузовике и следим за состоянием платной дороги. Есть и свои трудности.
Сейчас наступила весна. Май. И солнышко светит так, что я могу ездить в кузове и слушать оперу. Это, конечно, не трудность, а удовольствие. У меня отличный цифровой плеер.
Тепло, спокойно, в ушах наушники…
А трудность в том, что по весне кошки начинают лезть на трассу. То ли у них миграция какая-то, то ли они тоже к чему-то стремятся.
В принципе, как говорит мой напарник, мы не обязаны убирать кошачьи трупики. Пройдет большая уборочная машина, смоет все струей и соберет крутящимися щетками.
Но я все равно убираю кошек с дороги. Мы останавливаемся, я спрыгиваю и специальной палкой цепляю останки. Противно только поначалу.
Мертвые кошки похожи на костюм, брошенный под колеса. Хозяин давно забыл про его существование, а костюм валяется и постепенно превращается в бесформенную тряпку. Его уже не восстановишь. Не поставишь заплатку, не зашьешь.
Бабушка говорит, что все возможно тому, кто верит. То есть если она с верой помолится Богу, то Он выполнит все, что полезно для ее души.
Не знаю, не знаю. Я пока не пробовал молиться, чтобы душа кошки вернулась в свой костюм. Потому что, во-первых, я подозреваю, что это будет неполезно для кошкиной души, а во-вторых, каждый раз, когда я встречаю кошачий трупик, «костюм» уже сильно испорчен. Будет ли кошке комфортно возвращаться в него?
Бабушка сердится, когда я задаю подобные вопросы. И кричит, что я ничего не понимаю. И что у меня нет никакой логики.
Ну не знаю, не знаю…
Чтобы не слышать ее крики и причитания, я слушаю оперу. Вообще-то я всегда ее слушаю, когда не надо слушать людей.
