Мидлтаун – старейший город в Огайо; его основали в 1800-е годы, выбрав место близ Майами-ривер, которая впадает прямиком в Огайо. В детстве мы шутили, что наш городок настолько непримечателен, что не заслужил даже нормального названия, а Мидлтауном – то есть «Средним городом» – его прозвали лишь потому, что он располагается аккурат между Цинциннати и Дейтоном (и такой «оригинальный» он не один – в нескольких милях от Мидлтауна находится Сентервилл). Мидлтаун служит ярким примером того, как развивалась индустриальная экономика Ржавого пояса. В социально-экономическом плане здесь доминирует рабочий класс. В расовом отношении много белых и темнокожих (чье появление также вызвано процессами великой миграции), представителей же других этносов нет совсем. Что касается культуры, здешние жители очень консервативны, хотя культурный консерватизм не всегда подразумевает консерватизм политический.
Люди, с которыми я рос, мало чем отличаются от жителей Джексона. Особенно заметно это было в «Армко», где трудилось практически все население города. Его рабочая среда буквально олицетворяла собой Кентукки, откуда, собственно, и прибыли многие сотрудники. В одной книге, например, упоминается такая деталь: «Над дверью между двумя отделами висела табличка: “Вы покидаете округ Морган, добро пожаловать в округ Вулф”11». Казалось, что Кентукки со всеми своими конфликтующими округами так и перебрался целиком в Мидлтаун.
Ребенком я делил город на три части. Во-первых, район вокруг школы, открытой в 1969 году, к концу обучения дядюшки Джимми (даже в 2003 году Мамо называла эту школу «новой»). Здесь жили дети богачей. Большие дома перемежались ухоженными парками и офисными зданиями. Если ваш отец – врач, то почти наверняка в этом районе у него был или дом, или рабочий кабинет, или и то и другое. Мне порой снилось, что я живу в Манчестерском поместье – относительно новом жилом комплексе, возведенном в полутора километрах от школы, где недурное жилье стоило в пять раз меньше, чем приличная квартира в Сан-Франциско.
Затем шел район с бедными детьми (очень бедными), живущими близ «Армко». Здания там сами по себе были неплохими, но их поделили на крохотные квартиры, и народу в тех местах жило немерено. До недавних пор я и не знал, что тот квартал тоже делился надвое: одна половина была заселена чернокожими, другая – семьями белых рабочих.
И наконец, был район, где жили мы – там стояли дома на одну семью, а еще заброшенные склады и фабрики. Теперь, оглядываясь в прошлое, я не могу сказать наверняка, отличался ли мой район от того, где жили «нищие», или же это деление было лишь условным, потому что я не хотел считать себя бедняком.
Через дорогу от нашего дома находился Майами-Парк – единственный в городе парк с качелями, теннисным кортом, баскетбольным полем и бейсбольной площадкой. С возрастом я стал обращать внимание, что разметка на корте бледнеет, а власти перестали латать трещины и менять корзины на баскетбольной площадке. Со временем корт превратился в лысую бетонную площадку, усеянную клочьями травы. Окончательно же я убедился в упадке нашего района, когда в течение недели у нас украли два велосипеда подряд. Как говорила Мамо, ее дети всю жизнь бросали во дворе велосипеды, не думая приковывать их тросами. Теперь же ее внуки по утрам видят, что ночью кто-то перекусил пополам толстенные цепи. Этот момент и стал для меня точкой отсчета.
Если прежде Мидлтаун менялся незаметно, то теперь новшества набирали обороты все стремительнее. Многие жители ничего не замечали: все-таки разрушение было постепенным, скорее эрозия, нежели оползень. Но если знать, куда глядеть, все было очевидно – что лишь подтверждали изумленные реплики тех, кто какое-то время отсутствовал в городе: «Глянь-ка, а дела в Мидлтауне обстоят неважнецки». В 1980-е центр города был практически образцовым: людные магазины, рестораны, открывшиеся еще до Второй мировой войны, многочисленные бары, где мужчины собирались после тяжелой смены на сталелитейном заводе пропустить кружечку-другую (а то и десяток). Из магазинов больше всего я любил местный «Кмарт», который был главной достопримечательностью торгового центра рядом с филиалом «Диллмана» – это было нечто вроде продуктового супермаркета на три или четыре отдела.
Теперь же центр стремительно пустел. «Кмарт» обезлюдел, а «Диллман» закрыл сперва крупный филиал, а потом и ряд более мелких магазинчиков. Когда я был там последний раз, от торгового центра оставался только «Арби» (дисконтный продуктовый магазин), да китайский ресторанчик. Судьбу сетевых магазинов разделяли и частные лавочки. Многие едва сводили концы с концами или вовсе снимали вывески. Двадцать лет назад в центре были две крупные торговые аллеи. Теперь же одна превратилась в парковку, а другая – в пешеходную улочку для стариков (правда пара магазинчиков там все-таки осталась).
Нынче центр Мидлтауна – не более чем пережиток былой промышленной гордости Америки. В самом сердце города, на пересечении Централ-авеню и Мэйн-стрит, красуются заброшенные магазины с разбитыми витринами. Ломбард «Ричи» давно закрыт, хотя над ним, насколько знаю, до сих пор висит жуткая желто-зеленая вывеска. Неподалеку от ломбарда прежде была старая аптека, где продавали газировку и корневое пиво. Через улицу стояло здание, похожее на театр, с огромной треугольной вывеской, где было написало «СТ…Л» с разбитыми посередине буквами, которые никогда не меняли. Если вам требовалось перехватить денег до зарплаты или получить наличку под залог ювелирных изделий – центр Мидлтауна был к вашим услугам.
Поблизости от пустых магазинов и битых витрин стоит дом Соргов. Сорги, богатая и влиятельная семья промышленников, в конце XIX века основали в Мидлтауне крупную бумажную фабрику. Они пожертвовали городу немало денег, удостоившись взамен права разместить свои имена на стене местного оперного театра. Именно благодаря их поддержке город разросся настолько, что привлек внимание «Армко». Их дом, гигантский особняк, находится рядом с бывшей гордостью Мидлтауна – загородным клубом. Несмотря на все величие дома, его недавно приобрела пара из Мэриленда всего за 225 тысяч долларов – что вдвое дешевле небольшой приличной квартиры в Вашингтоне, округ Колумбия.
Дом Соргов, фактически расположенный на Мэйн-стрит, соседствует с роскошными домами, где жили богачи в пору расцвета города. Большинство из них ныне представляет унылое зрелище, часть так и вовсе поделили на тесные квартиры для бедняков. Улица, некогда бывшая гордостью Мидлтауна, сегодня превратилась в место для сборищ наркоманов и дилеров. В темное время суток по Мэйн-стрит теперь лучше не гулять.
Все эти изменения отражают новую экономическую реальность: постоянно растущую сегрегацию по месту жительства. Количество белых рабочих, проживающих в районах с высоким уровнем бедности, с каждым годом увеличивается. В 1970-е годы в условиях нищеты жили 25 % белых детей. В 2000-х этот показатель возрос до 40 %. В наши дни наверняка он еще выше. Согласно исследованиям Бруклинского института 2011 года, «по сравнению с 2000-м, в 2005–2009 годы значительно возросло количество обитателей бедных районов, представляющих собой белых коренных жителей города, имеющих среднее образование, жилье в собственности и не получающих государственных субсидий»12. Иными словами, нищета воцарилась не только в городских трущобах, но и в прежде успешных пригородах.
