– Ты лишь совсем немного разминулся с полицейскими, – заметила Анни.
Эско пожал плечами.
Помолчав, Анни добавила.
– Они сказали, что пожар случился из-за непотушенной сигареты.
И Анни выжидающе уставилась на брата. Тот хмыкнул в ответ, после чего повернулся и стал смотреть на дом, ей даже показалось, что под его усами промелькнула крошечная улыбка.
– Что ты об этом скажешь?
Эско развел руками. Он совершенно не выглядел потерянным или опечаленным. Анни кивнула на дом.
– Он стоит там, где всегда должен был стоять.
– Да, именно так.
Теперь он улыбнулся ей, на этот раз не было никаких сомнений, даже зубы были видны.
– Поехали в Куйваниеми, чтобы ты смогла увидеться с остальными.
Он поднял ее сумку и направился к машине, не переставая при этом говорить.
– И посмотришь на дом! Выбеленный и красивый как игрушка.
Брат обернулся – казалось, его совсем не трогал вид черных руин, торчащих там, где раньше стоял старый дом.
– И ты знаешь, у матери появился мужчина! Едем же, Анни, ты должна сама все увидеть.
* * *
Куйваниеми оказался именно таким, каким Анни себе его представляла и каким ей его описывали.
Пристанище.
Райский уголок на земле.
Местечко, еще не тронутое горем.
Шанс на новый старт для всех тех, кто жил там теперь и, прежде всего, для Онни и Арто.
Они выбежали из дома, едва бежевый «мерседес» Эско въехал во двор.
Бросились к своей сестре Анни, едва та успела выйти из машины, окружили и запрыгали вокруг нее, словно два восторженных щенка, и в довершение ко всему у них действительно был щенок Кива, повсюду бегавший хвостиком за Онни.
Они подросли с тех пор, как она видела их в последний раз.
Лето и без того влияет на детей, а уж на детей, живущих на севере, и подавно. Шутка ли – жить там, где большая часть года проходит во тьме, негостеприимной и суровой, в климате, где ничто не может вырасти, где все лежит под снегом и ждет света. Света и тепла. Точь-в-точь как деревья, цветы и сама природа дети тоже начинают стремительно расти в светлое время года.
Оба вытянулись, стали выше ростом, шрамы Арто заметно побледнели, и их движения стали… раскрепощенными, осенило Анни, словно мальчишек больше не сдерживал подспудный страх за еще неизвестные последствия. Не то что она, которая росла, каждую минуту ожидая, что в любой момент может стрястись что-то ужасное.
Они даже не спросили у нее про подарки, как это бывало раньше, когда она приезжала домой.
Анни обняла их обоих сразу, держала их мордашки в своих ладонях, взволнованно заглядывала им в глаза, пытаясь найти в них хоть какие-нибудь следы катастрофы.
Онни только смеялся. В глазах младшего брата она увидела только свет – такой силы, словно он всегда был с ним и всегда будет. Жизнь была для него чудом, удивительным приключением, которого все с нетерпением ждут, когда же оно случится.
И Арто. Да, он тоже был рад, прямо-таки светился от счастья. Он слегка занервничал, когда Анни принялась осторожно его осматривать, и зарыскал глазами по сторонам, но ее брат всегда был беспокойным созданием. Должно быть, все дело в возрасте – теперь он стал достаточно большим, чтобы начать понимать, что к чему или догадываться. Как бы то ни было, он спросил ее:
– Ты была там? Ты видела?
Анни кивнула, говорить она не могла. Настолько она удивилась, что кто-то ее об этом спрашивает.
– Неужто и вправду все сгорело? А ты видела его? А моя комната уцелела? А лестница?
Он засыпал ее вопросами, не давая ей ни малейшей возможности ответить. Его серьезный взгляд был прикован к лицу старшей сестры.
– Я показал ей новый дом, – сказал Эско и взъерошил коротко остриженные волосы Арто.
Несмотря на то, что привычный уклад жизни претерпел большие изменения, в некоторых вещах Сири осталась непреклонна. Летняя стрижка осталась – маленьких мальчиков следует стричь, как овец, в первый же день школьных каникул.
В доме собрались оставшиеся братья и сестры, не все, но многие. С кухни доносились звуки радио, внося свой вклад в общий шум, который был до странности душевным. Почти радостным.
Лахья тоже была там, и даже она изменилась. Анни не готова была биться об заклад, но ее самая младшая сестра приобрела горделивый вид и осанку. Лахья обнимала и целовала Анни и восхищенно посмеивалась над ее большим животом, который мешал им как следует обняться. Прежняя Лахья ни за что не отважилась бы поцеловать или обнять свою сестру.
– Я и не знала, что он может быть таким твердым, – хихикнула она, похлопав ладошкой по животу Анни.
– Сказала девочка, – вставил Лаури, который сидел в кресле-качалке, спрятавшись за газетой.
Из кухни с целым блюдом только что обжаренных во фритюре анисовых гребешков появилась Хелми и в шутку наподдала ему.
– Следи за языком, братишка! Здесь же дети!
И следом бросилась на шею Анни и улыбнулась ей своей широкой улыбкой. Странное дело, но объятия сестры показались Анни незнакомыми, словно тело Хелми стало куда тоньше, чем она его помнила. Она что, потеряла в весе? Но Хелми лишь пожала плечами и продолжила накрывать на стол с такой энергией, что Анни на мгновение показалось, что за преувеличенной радостью сестры кроется еще что-то. Но чтобы это ни было, сейчас она все равно ничего не узнает.
Анни попыталась поймать взгляд Лаури – тот сидел полностью скрытый газетой, но то, что его глаза и подавно не выглядели красными от слез – это точно. В последний раз она видела его в марте, когда он пришел в ее квартиру забрать свои вещи. Тогда он тоже не пожелал с ней разговаривать, и у Анни появилось чувство, что он что-то от нее скрывает. Но она убедила себя, что все это глупости.
Вало лежал на диване и спал. И как он только может спать в таком гвалте? Но это была его личная особенность, она до сих пор помнила тяжесть его маленького тельца, когда несла его в постель по вечерам, обычно он всегда засыпал за диваном, прямо в разгар событий, не обращая никакого внимания на шум.
Тату сидел за столом и пил кофе, а рядом с ним возвышалось блюдо с выпечкой Сири.
Там были карельские пироги, пирожки с яйцом, анисовые гребешки, обваленные в сахаре и испускающие аромат корицы, и свежеиспеченные булочки.
На кухне вовсю хозяйничала Сири – жарила пончики.
Волосы матери были забраны под цветастую косынку и, едва войдя на кухню, Анни замерла. Она почувствовала, что мать смотрит на нее с теплотой, которую прежде она с трудом могла в ней заподозрить, во всяком случае, не тогда, когда она смотрела на свою дочь Анни.
