В первый раз он ударил ее, когда она не захотела пойти к нему домой после школы. Лахья сказала, что должна готовиться к какой-то там проверочной работе, но Матти-то знал, пусть даже не отличался особым умом, что ей уже не нужно ничего зубрить, она и так уже все знает, прочла в какой-нибудь книжке, в одной из того бесчисленного множества книг, с которыми она никогда не расставалась. Поэтому его ужасно разозлило, что она врет ему таким беспардонным образом. Он приехал за ней на своем усовершенствованном «Пуше», стоял и ждал ее перед школой, и солнце сияло и отражалось от бензобака, и все было так прекрасно до тех пор, пока она не сказала «нет».
Его удар сбил ее с ног, так что она упала навзничь.
Но Лахья ничего не сказала. Ее рот несколько раз открылся и закрылся, и что-то похожее на удивление промелькнуло у нее на лице, но и только. После чего она молча встала, отряхнула джинсы и зашагала прочь.
Потом Матти здорово раскаивался, как это делают все мужчины после того, как ударят женщину.
Он поехал к ней домой, хотя не любил ее семью, и принялся стучать в дверь, пока на пороге не появилась Лахья. В дом она его не пустила и, прислонившись к перилам крыльца, молча смотрела на него, и по ее лицу невозможно было догадаться, о чем она думает.
Он купил ей медальон – маленькое сердечко из мельхиора, которое открывалось и закрывалось. Потом вырезал свою самую крошечную фотографию, какую только смог найти, и вставил внутрь. Вторую половинку медальона он оставил пустой в надежде, что она поместит туда свой снимок. И тогда бы они висели у нее на шее, с лицами всего в миллиметре друг от друга, навсегда связанные.
Она долго глядела на медальон в своей руке. Когда он спросил, можно ли ему помочь ей надеть его на шею, Лахья поспешно замотала головой и посмотрела на него с довольно странным выражением во взгляде, которое можно было даже принять за страх.
– В смысле, я сейчас иду мыться. И надену его потом, когда стану чистой. Спасибо.
После чего чмокнула его в щеку и скрылась в доме.
А Матти остался стоять на лестнице, ощущая себя круглым идиотом. Он не попросил прощения, не в тот раз, даже не выдавил элементарного «прости» и тем самым задал стандарт поведения, как все должно происходить, когда Матти в очередной раз ударит Лахью. Так или иначе, но он всегда просил прощения каким-нибудь способом – а как же иначе, но произносить это вслух считал необязательным (пусть даже это не кажется сложным) и вообще, не нужно слишком сильно миндальничать – так он считал.
Лахья так ни разу и не надела тот медальон, убрала его подальше в какой-то ящик, словно в напоминание о том, первом разе.
* * *
Сири решила пригласить Мику к себе на ужин. Сначала она ничего не собиралась говорить Хелми, и уж подавно спрашивать у нее никаких советов, но, в конце концов, все же спросила. Хелми отреагировала вполне предсказуемо.
– Ты действительно хочешь пригласить его к себе домой? А куда детей денешь?
– Я подумала, что они вполне могут побыть с нами.
Сказала – и тут же услышала в трубке, как у Хелми перехватило дыхание.
– Но мама, так дела не делаются! Ты же тогда его просто отпугнешь.
Сири смотрела, как возле кухонного окна порхает бабочка-лимонница. Прежде она никогда не обращала внимания на такие мелочи, а теперь, казалось, они окружали и сопровождали ее повсюду. Хороший знак. Сири снисходительно улыбнулась в телефонную трубку.
– Но Хелми, он и без того знает, что у меня дети. Много детей. И что у меня есть дети, которые живут со мной дома.
– Ну да, он-то может и знает, и наверняка скажет, что это здорово, но когда увидит их всех, то сразу впадет в панику. Мама, послушай меня, уж я-то знаю, как устроены мужики.
Сири улыбнулась. Она ценила дочкины советы, пусть даже на это раз не собиралась к ним прислушиваться.
– Да-да, посмотрю, что получится.
После чего позвонила ему. Он ответил после четырех гудков и голос у него был запыхавшимся.
– Я полол сорняки в саду и вдруг услышал, что звонит телефон. Мне ведь никто никогда не звонит, но я понадеялся, в общем, сразу подумал, что это можешь быть ты.
– Вот как, значит, ты думал обо мне?
– Ты это и так знаешь, Сири Аамувуори. Наверняка знаешь.
И она снова улыбнулась, и они договорились, что он придет в воскресенье, а сейчас был четверг. То есть спустя всего каких-то крошечных четыре дня.
* * *
В первый раз Матти ударил ее в сентябре 1981, а сейчас был июнь 1982, то есть почти год спустя. За десять месяцев Лахья настолько привыкла к боли, что почти на нее не реагировала. Границы дозволенного так много раз отодвигались все дальше и дальше, что, в конце концов, совсем стерлись – жизнь постепенно теряла свои очертания и утекала в пустоту.
С переездом в Куйваниеми плохое обращение возобновилось. Для Матти это был единственный способ добиться близости от Лахьи. Она часто занималась с ним любовью, но при этом без всякого энтузиазма, просто лежала тихо и смирно, и ждала, когда он закончит. Порой ей не хотелось, и тогда она хотя бы шевелилась, а это нравилось ему куда больше, чем когда она просто лежала как бревно.
Лахья не знала другого рода отношений, и у нее не было никого, с кем она могла бы поделиться со всем тем, что скопилось у нее на душе – тоскливым чувством никчемности, ощущением, что жизнь проходит мимо, оставляя ее не у дел.
Если бы Тармо остался, возможно, она смогла бы поговорить с ним обо всем, что накипело, и тогда, быть может, он сумел бы спасти ее от Матти так, как Лахья спасла брата от смерти в Рождество. Казалось, все окружающие испытали облегчение, когда рядом с нею кто-то появился. Значит, все-таки есть в ней что-то нормальное. Ведь теперь у нее, по крайней мере, был парень, который за неимением другого вполне мог сойти за нормального. Он работал на почтовой сортировке, имел свою собственную квартиру, крошечную однушку в многоквартирном доме в Торнио – весь дом состоял из одних однушек, и постоянно где-нибудь закатывали вечеринки, так что полиция приезжала по два раза на дню каждые выходные.
Лахья люто ненавидела эту многоэтажку и боялась бывать в ее стенах, потому что чувствовала, что в решающий момент, если Матти начнет избивать ее, да так, что речь будет идти о жизни и смерти, то никто не отзовется на ее вопли и не придет к ней на помощь.
Когда Сири сказала ей, что «пригласила на ужин мужчину», Лахья удивилась. У нее просто в голове не укладывалось, что Сири хочет с кем-то еще начать отношения.
Потом она разозлилась на мать.
Да кто она такая, чтобы мечтать о любви?
Наивно верить, что она ее заслуживает?
Ждать того, кто был бы добр к ней?
Того, с кем ей было бы хорошо?
Лахья хотелось накричать на мать, во всеуслышание заявить, что ей не нужен новый отец, и какого черта она вообще решила, что ей все теперь позволено. Но Лахья была не из тех, кто кричит на свою мать, поэтому она лишь молча пожала плечами и поспешно скрылась в своей комнате, где зарылась в книгу, которую на тот момент читала, об упадке Римской империи. Ей было сложно сосредоточиться, но она знала, что гнев скоро пройдет. Если бы только Тармо был дома. Тогда бы они вместе посмеялись над своей смешной мамой.
