Но когда Лахья пыталась следовать за братом, то тут же получала замечание: ведь это у Тармо научный склад ума, и ты знаешь, сколько это стоит – учеба в элитной столичной школе, так что можешь забыть об этом, и прочее в том же духе, пока ей не оставалось ничего другого, как сбежать, громко топая ногами и сжимая в карманах кулаки.
Ее бросало из одной крайности в другую. То ее переполняла злость оттого, что она родилась не в том порядке, не в то время, не в том месте, не того пола и не с тем телом, то ее мучили безнадежность и стыд, словно это была ее вина, словно только она сама была виновата в том, что уродилась такой.
Лахья очень хорошо помнила, как она научилась читать. Ей было четыре годика, и учил ее Тармо. Кто научил его самого, было непонятно, вполне вероятно, что он сам догадался, расколол шифр, так сказать.
Да, Тармо был умнее ее, всегда им был, но зато у Лахьи было то, чего не хватало брату: голос, находчивость, мужество, нечто, что так и лезло наружу. Возможно, любопытство, возможно, карельский нрав?
Они сидели на кухонном диванчике, была вторая половина дня, и старшие братья и сестры уже приготовили уроки (с большим трудом и неохотой). У Тармо и Лахьи еще не было никаких уроков, зато была большая жажда знаний и желание поскорее начать ходить в школу.
Единственные дети в семье Тойми, которые действительно тянулись к знаниям. Тармо уже несколько месяцев как умел читать – никто точно не знал, как давно, потому что обнаружилось это чисто случайно, когда он прочел в настенном календаре, что у него скоро день рождения, (сам он этого знать не мог, потому что не следил за такими вещами, но он прочел, что в календаре было написано «май», а рядом стояло «Тармо 4 годика») а теперь он учил читать Лахью.
Они вместе сидели и читали по слогам «Вести Похьолы», пока Пентти, который в это время был в гостиной, не вышел из себя и не разорался, что ему мешают смотреть новости, и им пришлось перенести чтение на другой день.
– У тебя еще целая жизнь впереди, начитаешься еще, – беззлобно сказал ей Эско.
Отцовский гнев не испугал Лахью. Каким-то шестым чувством она поняла, что в свои четыре годика уже умеет пользоваться оружием, доступным только взрослым. Что сейчас она уела своего отца, и чем больше таких выигрышей или достижений будет в ее жизни, тем вернее она будет обыгрывать его, пока однажды (хотелось бы верить, что скоро) он уже больше не сможет одерживать над ней верх.
Однажды она сама одержит над Пентти победу, пусть не физически, так хоть с помощью мозгов. Она поняла это уже в свои четыре года (пусть даже пока и не могла выразить это словами.) В тот вечер Лахья пошла и легла спать с ясной головой и легким сердцем. Буквы звали ее в свой мир, и она чувствовала, что отлично вписывается в него.
Она быстро научилась читать, и вскоре ее единственным желанием стало получить на Рождество или день рождения книгу для чтения.
Самое лучшее лето в жизни Лахьи выдалось, когда ей было десять, и она сломала руку. Она свалилась со шведской стенки на физкультуре, и ее на «скорой помощи» отвезли в больницу. Сири забрала ее домой и по дороге купила мороженое, которое Лахья ела, пока они ехали в автобусе. Она помнила, как мороженое таяло и капало на гипс. Как в дырке возле большого пальца вскоре стало липко и запахло кислятиной, после этот запах всегда ассоциировался у нее с мороженым.
Впереди у нее было лето, целое лето, когда она могла отдыхать и ничего не делать, потому что кто же заставит ребенка с гипсом трудиться на ферме, и она могла посвящать все дни чтению, и никто при этом не делал ей замечаний и не мешал. Иногда ей все же приходилось помогать присматривать за младшими братьями, но большую часть лета она была свободна и могла спокойно погружаться в волшебный мир литературы, который ей однажды открыли книги, и с того самого дня все продолжали открывать.
Они с Тармо постоянно что-нибудь читали, каждый свою книгу, потом пересказывали друг другу ее содержание и таким образом быстрее усваивали сокровища мировой литературы.
Лахья, отличавшаяся более практичным складом ума, предпочитала научно-популярную литературу, но в то же время ей нравилось мечтать вместе с Тармо, чаще всего с его подачи, потому что он-то как раз предпочитал приключенческую литературу. Он брал Лахью с собой в воздушные налеты на города, восхождения на покрытые снегом вершины или секретные задания спецагентов к югу от Сахары. Лахья в свою очередь рассказывала Тармо, как работает паровая машина или о том, что такое фотосинтез, задолго до того, как обычные дети узнают об этом в школе, и благодаря Лахье они знали даже такие вещи как апартеид, сексуальная революция и Мартин Лютер Кинг, и список тех знаний, которые брат с сестрой усвоили вместе, можно было еще долго продолжать.
Но теперь всему этому пришел конец. Они продолжали свои путешествия в мир знаний, но теперь уже порознь, и все те знания, которые они раньше делили на двоих и которые объединяли их, теперь скорее еще больше увеличивали пропасть между ними.
И Лахья сомневалась, сомнения все больше и больше одолевали ее. Сумеет ли она когда-нибудь одержать верх над своим отцом? Завоевать право самостоятельно распоряжаться своей жизнью? Чтобы та действительно стала ее, ее собственным выбором со всеми вытекающими отсюда возможностями?
В последнее время жизнь Лахьи стала такой пустой и тихой. Тармо регулярно писал ей письма, и она отвечала ему, но расстояние между ними было настолько явным, что ощущалось почти физически, и с каждым днем оно становилось все больше, вместе со всеми теми знаниями, которые каждый из них получал на своей стороне, он, конечно, больше, но и она не отставала.
Какая же все-таки странная штука жизнь – идет себе и идет своим чередом, повсюду и одновременно. И люди просто живут, и каждая минута их существования наполняется своим особым содержанием, – неважно, следишь ты за этим или нет. И когда это происходит с каждым по отдельности, не вместе, а врозь, то это как если бы каждый вспахивал только свое поле. Жизни уже не текут параллельно, и между ними появляются отличия, которые растут и со временем их становится все больше.
* * *
Он опоздал. Но тут же попросил за это прощения. Сказал, что не знал, где припарковать машину. А потом по ошибке направился не в ту сторону, потому что не привык ориентироваться в городе.
– Ничего страшного, плюс-минус пять минут, какие пустяки, – сказала Сири.
Он был красив, хотя она это и так знала, потому что в своем первом письме он отправил ей свою фотографию. Он не был похож на Пентти, и был красив на свой, можно сказать, карельский лад, как показалось Сири. Отчасти он мог бы даже быть ее троюродным кузеном или кем-нибудь еще в этом роде.
Он на голову выше ее, с благородными чертами лица, высокие скулы и нос с горбинкой, тусклые волосы были редкими, но тщательно причесаны на макушке, в пару к джинсам на нем была рубашка в мелкую клетку.
– Других целых штанов просто не нашлось, – сказал он и улыбнулся извиняющейся улыбкой. В уголках глаз появились морщинки-лучики.
