Сири помнила канун Иванова дня 1940 года: как все они стояли вокруг костра, и от жара пламени горели щеки, и помнила, как Пентти поднял ее на руках высоко в воздух и закрутил, к восторгу младших братьев и сестер и неодобрению своей мачехи, и прошептал ей на ухо, что скоро они уедут отсюда. Что теперь у него есть свой участок земли, который отец обещал ему, прежде чем Пентти ушел на фронт. Этот участок находился далеко от земель, принадлежавших семье Тойми, и это была лучшая новость за последнее время. Они скоро покинут родной дом Пентти и станут жить отдельно, вдали от осуждающих взглядов.
Паппи Тойми был человеком умеренным и не хотел иметь больше, чем ему требовалось (хотя тут можно было поспорить – в самом ли деле ему требовалось так много, сколько у него было), и он собирался отдать часть имущества сыну, чтобы у того было все самое необходимое (но не больше и не меньше), поэтому при переезде новобрачные получили от него немного мебели, постельного белья, посуды и даже трех молочных коров и нескольких цыплят, которым предстояло вырасти в кур и нести яйца. В целом не так уж и много, но все же вполне достаточно. В конце концов, в те времена многие и того не имели. А на солдатское жалованье Пентти они могли купить инструменты и построить дом.
Дом получился не очень большим, потому что строили они его второпях, стараясь успеть заиметь крышу над головой еще до прихода осени, но зато это был их собственный дом, и потом всегда оставалась возможность строить и пристраивать. Второй этаж. Туалет. Кладовку.
Земля принадлежала дяде Пентти, но тот умер, не оставив после себя ни жены, ни детей, и пусть никто никогда не говорил об этом прямо, но, кажется, он был не очень хорошим христианином. Выходило, что молодая пара сослужила отцу Пентти службу, забрав у него участок и тем самым освободив его от ответственности за пришедший в упадок и принадлежавший прежде безбожнику кусок земли. Может быть, именно поэтому он так редко навещал их. Как бы то ни было, эта сделка устроила обе стороны.
На участке стоял коровник – он, правда, здорово обветшал: почти вся торцовая стена у него прогнила, и ее следовало снести и отстроить заново, но основа была еще крепкая, только кое-где требовалось поставить подпорки. Так что теперь даже скотине было где жить.
Никакого дома на участке, по сути, не было, если не считать ссохшейся, наполовину сгоревшей хибары, которая никак не годилась для жилья, поэтому первые летние месяцы Сири и Пентти приходилось спать в коровнике. Они много спорили о том, каким должно быть их новое жилище, но в итоге последнее слово всегда оставалось за Пентти. Он и порешил, что дом должен стоять в дальнем конце двора, где можно сразу начинать строить, не расчищая землю от древесной поросли Сири настаивала, что дом должен быть ближе к коровнику, в тени высокой сосны, но ее единственный аргумент, что так, мол будет лучше, не убедил Пентти, и он все равно настоял на своем.
(Когда дом был уже построен, Пентти пришлось признать, что, пожалуй, он немного поторопился с выбором места, и все последующие годы мечтал вслух и про себя о постройке нового дома на том самом месте, которое изначально предложила Сири. Это был единственный раз, когда он признал, что в чем-то оказался неправ.)
Работы было много, помогали даже самые взрослые из младших братьев Пентти, тринадцати и пятнадцати лет от роду. Время от времени появлялся Паппи Тойми, но, казалось, для него была мука находиться в этом безбожном месте, да и братьям и Пентти тоже не слишком-то нравилось работать под его молчаливым наблюдением. К счастью, он никогда подолгу не задерживался у них, поскольку дела прихода требовали его присутствия дома.
За исключением двух недель в июле, когда все силы были брошены на уборку и заготовку сена на зиму, строительство протекало без особых осложнений. С приходом осени молодожены наконец-то смогли въехать в новый дом, и тогда Пентти сразу же занялся обустройством бани. Баня столь же жизненно необходимая в обиходе вещь, как и постель, и пока ее не построишь, нет никакой возможности нормально помыться. Летом они купались в речке, но осенью делать это было уже холодно.
Все лето Сири вкалывала как проклятая, ведь кроме оказания посильной помощи на стройке, ей еще приходилось ухаживать за скотиной: каждый день она доила коров, выгоняла их пастись и каждый вечер загоняла обратно в коровник. Куры же сами за собой присматривали, живя на подножном корме, и вскоре начали нести яйца. Потом еще нужно было чистить стойла и следить за чистотой в коровнике. Не говоря уж о готовке пищи на такую компанию, мытье посуды и уборке. Зато по ночам Сири спала как убитая, они с Пентти оба спали как убитые. И даже его младшие братья засыпали, едва коснувшись головами соломенных тюфяков.
1940 год выдался на редкость урожайным, и в лесах было полно черники, брусники и морошки. Сири была привычна к комарам, но вот гнус изводил ее, polttiaiset как все его тут называли, жгучий гнус, который проникал не то что через сетку от комаров, но даже через ткань, но ее это не останавливало, и она все равно могла на целый день отправиться в лес и возвратиться обратно уже под вечер с полными ведрами. Причем ягоды следовало сразу же обработать, чтобы они не забродили и не пропали.
Несмотря на то, что у Сири и Пентти теперь был свой дом, они все равно знали, что зима будет нелегкой. И чем меньше им придется просить помощи у Паппи Тойми, тем лучше.
Сири всегда помнила, как они были счастливы в ту первую зиму, в то первое время. Их дом был маленьким: всего одна комната и кухня, они спали, прижавшись друг к другу на супружеской постели, совершенно измученные тяжелой работой, которая прекращалась только с наступлением ночи. Ни одного дня отдыха.
Они ходили в церковь, но относились к этому, как к обязанности, а бывало, что и отлынивали от нее. В то время делать это было сложнее, потому что отец Пентти все еще жил на финской стороне и ожидал, что его сын с женой будут участвовать во всех собраниях лестадианцев. Сири и Пентти это было неинтересно, но им некуда было деваться, потому что если они не появлялись, то время проповеди откладывалось, при этом проповедь зачастую длилась дольше, чем сам визит в церковь.
Пентти занимался с ней любовью, но нечасто, и порой проходило довольно много времени между их близостью. Первый раз это случилось летом в коровнике, в их единственном доме на ту пору. В тот вечер братья Пентти не остались с ними, должно быть, дело было в июле, и они отправились домой помогать на сенокосе, и Сири с Пентти в первый раз оказались совершенно одни.
Вокруг ни души, только коровы с их тяжелыми надежными телами в противоположном конце постройки. Было бы неверным сказать, что Сири испытывала возбуждение, нет, скорее покой и безопасность. В первый раз все было мягко и неспешно, он уложил ее на соломенный тюфяк, а сам лег сверху и обхватил ее голову своими руками. Его темный взгляд, казалось, поедал, выпивал ее, но тогда он не пугал ее, еще нет. Сири помнила, как Пентти крепко держал ее за голову, обхватив ладонями щеки. Его рваное быстрое дыхание. Он проник в нее, после чего замер, они оба лежали совершенно неподвижно, не шевелясь. Начав двигаться, он успел сделать всего пару толчков, как все сразу закончилось, но он еще долго лежал на ней, их взгляды были прикованы друг к другу.
