– Что это, мама?
– Здесь мы будем жить, мой ангел, – ответила Сири, и у нее на глаза навернулись слезы – от счастья.
Вскоре появился маклер, и они все вместе осмотрели участок. Он был небольшим. Раньше здесь выращивали зерновые, но после размежевания и продажи по частям от участка осталось совсем немного. Здесь даже хлева не было, не то что выгона, и прямо за участком проходило шоссе, по которому на большой и малой скорости проносились тарахтящие тракторы и пыльные машины, но шоссе – это не страшно, ведь всегда можно поставить забор. Зато там были небольшая банька, дровяной сарай и детский домик для игр (Онни не знал, что это такое, прежде он никогда их не встречал), а еще псарня.
– Там мы сможем держать собак, – объяснила Сири Онни.
В самом доме было светло и чисто – совсем не то, что в темной и мрачной усадьбе в Аапаярви, где, казалось, даже сами стены пропитались страхом, и его невозможно оттуда смыть.
Кухня оказалась маленькой и относительно современной – никаких печей для выпечки хлеба или печек для растопки дровами. Зато в гостиной был камин, и оставалось еще достаточно места для большого обеденного стола и нескольких диванов. Бывшим хозяевам дома, бездетной семейной паре лет сорока, пришлось переехать на юг – женщина страдала от тяжелой астмы, и врачи посчитали, что, возможно, ей станет лучше в более теплом климате, поэтому они купили дом в Эстонии и уже успели туда перебраться.
Дом стоял пустой вместе со всей старой мебелью, которую пара не пожелала забрать с собой, и теперь та продавалась вместе с домом. В самой мебели не было ничего особенного, но Сири жадно разглядывала: выкрашенный белой краской кухонный диванчик, садовую мебель из липы и гамак, который бывший хозяин сплел сам, и ее охватывало ни с чем несравнимое чувство, что это все ее, что это ее сокровище, клад, почти трофей. Сири прошлась по дому, по двору, все внимательно разглядывая, осматривая, ощупывая, ощущая себя чуточку зверем, потому что чувствовала, что отныне это ее территория и территория ее детей.
Онни заинтересовали домик для игр и собаки, а Тату понравился сарай с просторной половиной без крыши, где прежде стояли газонокосилка и комбайн, а теперь нашлось бы место и для машины, и для инструментов. Они радостно обняли свою маму, и Сири обняла их в ответ, такая счастливая оттого, что может разделить этот момент со своими двумя мальчишками, своими солнечными лучиками.
– Я беру его, – сказала она маклеру, и они договорились.
Дальше события развивались в стремительном темпе.
Сири отправилась в банк в сопровождении Эско и там они сделали нечто, в чем Сири так и не была до конца уверена. Но она отписала свою часть Аапаярви старшему сыну, который в свою очередь купил ей дом в Куйваниеми. Кроме этого Сири открыла сберегательный счет на свое и только свое имя, куда впоследствии Эско собирался перечислить сумму денег, когда уладятся все формальности с разводом. (Что он и сделал в тот же самый день, когда пришло письмо от властей).
– Но Эско, – сказала Сири, – это же очень много денег. А ведь еще столько же ты будешь должен Пентти. Неужели у тебя действительно хватит средств на все это? А ведь еще нужно построить новый дом!
Но сын заверил ее, что у него все под контролем, и что у нее нет никаких причин ему не доверять своему большом мальчику, который наконец-то поступает так, как и положено старшему сыну. Дрожащей рукой Сири вывела свою подпись на договоре. Впервые в жизни она владела чем-то единолично – очень непривычное ощущение.
Был солнечный зимний день в середине марта. Они вышли из банка, и Эско пригласил Сири в кондитерскую, где они купили кофе и пирожных – такие красивые пирожные, украшенные консервированными фруктами и покрытые слоем желатина. Эско раскраснелся и говорил без умолку. Сири пыталась держать себя в руках, но тоже заразилась от сына его возбуждением. Сладкие фрукты и жирный нежный ванильный крем были очень вкусными, прежде ей редко доводилось пробовать подобные лакомства.
– Я буду выращивать овощи, – сказала она, с наслаждением смакуя пирожное.
Эско кивнул. Он был рад видеть свою маму такой оживленной.
– И цветы. Непременно цветы! Такие, на которые у меня никогда не было времени. И которые терпеть не мог Пентти. Бесполезные. Маки. И васильки.
– Это просто чудесно, мама, – сказал Эско и неловко погладил мать по руке.
– Когда вы переезжаете? – спросила Сири сына.
Дом переходил в ее собственность в конце этого – начале следующего месяца, то есть в течение двух недель после сделки, но переезд наверняка займет еще несколько недель. В любом случае, нужно покончить со всем до конца апреля, не позже.
Взгляд Эско блуждал по помещению кафе.
– Ну, мы посмотрим, что да как. Сейя уже начинает чуять неладное.
– Вот как?
– Да ты сама понимаешь, беременность и все такое. В общем, она не желает жить под одной крышей с таким как… как Пентти. Поэтому, скорее всего, мы останемся жить в старом доме, пока не выстроим новый, и тогда переедем только осенью, да и то если все будет хорошо с постройкой.
Эско пожал плечами и сделал глоток кофе из чашки.
– Такова жизнь.
– Тогда он останется совсем один.
– Я напишу Воитто.
Эско закурил. Сири подумала о Воитто – как он всегда вставал на сторону отца, единственный, кто по-настоящему любил Пентти, преданно и безгранично, не требуя ничего взамен.
– Тогда он, пожалуй, приедет.
– Ты думаешь? У него же служба. Он не может просто так ее оставить, когда ему приспичит.
– Если Воитто узнает, что Пентти остался совсем один, то он обязательно приедет. Я в этом уверена. Этот ребенок любит своего отца. Возможно, единственный из всех вас. Ну, разве что еще Онни, он тоже любит папу Пентти. Но только потому, что еще слишком мал и не понимает всего.
Так они сидели, болтая в кафе, а снаружи светило холодное белое солнце, какое бывает только в конце зимы.
* * *
Но Онни любил Пентти не потому, что был еще слишком мал. Онни был счастливым ребенком. Всегда им был. Он принадлежал к тем детям, которым многого не надо, самый младший среди своих четырнадцати братьев и сестер (или двенадцати, смотря как считать), рядом с ним всегда был кто-то, кто заботился о нем, кто-то, кому он мог задать вопрос или попросить о помощи, но при этом он рос самостоятельным и предпочитал отойти в сторону и идти своей дорогой, ощущая на себе взгляды других. Проще говоря, он любил внимание к своей особе, но прекрасно мог обойтись и без него.
Если бы не Онни, то развод, скорее всего, произошел бы еще раньше. Онни был маленьким кусочком счастья в семье, ведь не зря его имя означает счастье. Но теперь он неожиданно оказался здесь, в тридцати милях от своего прежнего дома или, точнее, от того места, где появился на свет, в первый раз встал на ножки и подрос, но даже это не имело для него ровным счетом никакого значения. Онни легко умел ко всему приспосабливаться. У него это получалось лучше всего. Порой это смущало и сбивало с толку, но ничуть не расстраивало. Ему было немножко жаль, что Пентти не поехал вместе с ними, потому что папа всегда был добр к нему. Хотя, скорее, отец просто никогда не злился на него настолько явно, как на других. Разве что в последнее время, когда он стал чуточку… странным. Онни казалось, что у папы стали другими глаза. Они всегда были темными, словно черные лесные озера, а в последнее время стали выглядеть такими… молочными, что ли. Словно кто-то плеснул отцу прямо в лицо прокисшего молока, а тот не стал его вытирать. Онни знал, что отец никогда не плакал, что он просто не умел плакать и вряд ли уже этому научится, но он спрашивал себя, может, это слезы изменили его глаза и добавили в них серого цвета. Больше, кажется, никто этого не заметил, и, казалось, больше никто не скучал по папе.
