Возможно, причина крылась в том, что она родилась девочкой, а потому толку от нее было меньше, чем от мальчика. А может, все дело в неотвязной мысли, что, несмотря ни на что, у них всего четверо детей, и возможно, все-таки один ребенок лишний?
Первые воспоминания Сири были связаны с болью. Обжигающие оплеухи, таскание за волосы. Да, она была живым ребенком. Совсем как ее братья. И никогда не получала ничего из того, что получали другие девочки ее возраста. Только трепку и затрещины от матери, а еще чаще – от братьев. Но никакие трепки не могли погасить свет в ее глазах.
Она была точь-в-точь как то время года, в которое она родилась, с его буйством цветов и красок, и несла радость повсюду, куда бы ни пошла. Уже с ранних лет Сири помогала по дому и постоянно при этом напевала. Мать беспрестанно шикала на нее, но ей было трудно сдержаться – звуки так и лились из нее. Она была, как и многие люди в Карелии, маленькой, но очень живой, словно настоящий жаркий день, без тучек на небе.
* * *
Для тех, у кого нет скотины, о которой нужно заботиться, и земли, на которой нужно вкалывать, лето проходит совсем по-другому. Оно становится временем для ленивого копания в огороде, выращивания цветов и отдыха. Отдыхать, отдыхать и еще раз отдыхать – вот главный девиз большинства. Это лето стало первым для Онни и даже для Сири, пятилетнего и пятидесятипятилетней, которое они провели без работы. (Сири родила своего последнего ребенка в сорок девять. Газета «Вести Похьолы» прослышала об этом и даже хотела сделать репортаж о почти пятидесятилетней роженице, но Сири решительно отклонила их предложение).
Они проснулись поздно, без будильника, около девяти, после чего сварили себе утренний кофе. Сидя на бочке во дворе, Сири пила свой – черный с большим количеством сахара и сливок. Через распахнутое окно кухни доносились голоса радиодикторов и горько-сладкие мелодии шлягеров. Сири счастливо вздохнула и чуть прибавила громкость, когда нежный тенор проникновенно запел о глубокой тоске и о большой всеобъемлющей любви. Все закончилось тем, что она пустилась в пляс прямо там, на крылечке и, подняв Онни высоко в воздух, закружила его с восторгом пятидесятилетней женщины.
Впереди у них был целый день. Может быть, они немного пополят сорняки в огородике, а потом Онни немножко постолярничает в домике для игр или отправится гулять со своим псом по полям или пойдет ловить головастиков, а к обеду, когда они проголодаются, возьмут себе по бутерброду или карельский пирог с яйцом, маслом и салями, этой новомодной экзотикой, которую Сири обнаружила и начала покупать после развода и которая стала одним из многих новшеств в ее жизни. Солоноватый привкус колбасы удачно сочетался с жирным сливочным маслом и мягкой нежностью пирога.
А потом после обеда они выйдут в сад, будут сидеть в гамаке в тени деревьев и Сири спросит Онни, что он хочет на ужин.
Дни проплывали в ленивой дремоте. Дом в Куйваниеми был не таким большим, как тот, который они оставили в Аапаярви, и участок при нем тоже был куда меньше, зато во дворе, чистом и опрятном, царило умиротворение и спокойствие. Двор, на который никогда не ступит нога Пентти.
Сири сразу полюбила это место и по этой причине его полюбили и ее дети. Те, кто переехал вместе с ней сюда жить, и те, кто навещал ее.
И вот теперь она жила здесь – недавно разведенная мать с четырьмя детьми. Самые младшие – Онни и Арто. Арто осенью пойдет в школу. Лахье – четырнадцать, и она много времени проводила у своего приятеля в Торнио, а Вало доучивался последний год в старшей школе и уже заботился о себе сам. В целом все это походило на одни нескончаемые каникулы, если бы такие существовали.
Сири выручила приличную сумму за продажу дома, и вместе с алиментами, которые, согласно решению суда, должен был выплачивать ей Пентти, она могла спокойно жить и не работать.
Впрочем, это было неправдой, потому что работа есть всегда, но, во всяком случае, ей не нужно было искать оплачиваемую работу, и это только к лучшему, а то кто бы нанял ее, пятидесятипятилетнюю женщину без всякого образования и детьми, количество которых превышало число пальцев на обеих руках. Нет, ей спокойно хватало того небольшого участка земли, который теперь у нее был, а в свободное время она ткала половики соседям или знакомым или знакомым знакомых, которые прослыв об ее умении, были готовы платить за ее рукоделие. Начали приходить письма от дальних родственников или знакомых, которые переехали жить в Хельсинки и теперь считали, что было бы неплохо наладить отношения с кем-нибудь из дальних родственников, но все это перемежалось с новыми заботами, и она с удовольствием ткала много розовых и мятно-зеленых ковриков. Или черно-белых. Сири было все равно, каких цветов, и ее покупателям тоже. Она с благодарностью принимала плату, чувствуя себя при этом богатой как тролль, потому что знала – эти деньги были ее и только ее, и в такие моменты Сири казалось, словно ей в жизни выпал еще один шанс.
Чувство свободы опьяняло. Ее жизнь очень долго, а может, даже с самого начала или, по крайне мере, с тех пор, как она повзрослела, не принадлежала ей. Сначала она принадлежала отцу и матери, потом ее мужу, и Сири почти потеряла надежду на то чтобы стать полноправной хозяйкой своей судьбы, но теперь она здесь, и снова получила право распоряжаться своей жизнью. Сири не была верующей, но то, что кандалы ее брака наконец-то пали, воспринималось ею как некое священное событие.
Разумеется, все это пришло к ней не сразу. Она помнила свои первые нетвердые шаги только что разведенной женщины, – ощущение, словно она физически отделилась от чего-то, к чему, сколько она себя помнила, была накрепко привязана. Как ходила, чувствуя себя беглянкой, постоянно нервно озираясь – а вдруг он сейчас появится. Но постепенно, шаг за шагом, Сири стала все увереннее ступать по земле. Она никогда не колебалась и не сожалела. Скорее наоборот, ей казалось, что все это нужно было сделать гораздо раньше.
А увидев, какое благотворное влияние оказал развод на детей, ее детей, она еще больше уверилась в правильности своего решения. Конечно, все еще есть люди, которые искоса смотрят на тех, кто развелся, потому что сами-то они не боролись, терпели, думали о том, что скажут окружающие, или родня, или вся деревня. Но Сири никогда и дела не было до того, что скажут о ней люди.
* * *
Был жаркий летний день. Сири и ее старший брат Ило отправились пасти коров. Стоял самый разгар лета, во все окна влетали и вылетали с громким жужжанием мухи, а коровы лениво пережевывали густую сочную траву на лугах.
Ило был любимым братом Сири. И наоборот. (Но Сири любили все братья). Впереди у них был долгий-предолгий день, и у Сири внутри все буквально бурлило от радости, потому что она знала, что день обещает быть совершенно замечательным, и в узелке, который они несли вдвоем с братом, лежала ржаная коврига, вареная картошка и большой кусок сливочного масла. На опушке леса, между березами краснела земляника, и рот у Сири сам собой наполнялся слюной, когда она шла, радостно напевая, рядом со своим братом.
Дорога, по которой они гнали коров, была километра два длиною и проходила мимо пашен одного зажиточного фермера. Фермер этот был весьма устрашающей фигурой. До революции он владел всей землей в округе, однако и теперь ему принадлежала большая ее часть. Мужчины и женщины боялись его и ненавидели: они сжимали кулаки в карманах, только завидев его, но в глаза низко кланялись, как и полагалось.
