Они были вынуждены это сделать. Она была вынуждена это сделать. Донести до матери, что вместе они сильнее. Вдохнуть в нее смелость мечтать о другой жизни.
Вместе у них должно получиться. И все-таки происходящее казалось Анни таким… неважным. Да, пожалуй, это было самое подходящее слово из всех, какие пришли ей на ум.
Все, что происходит здесь и сейчас, в один прекрасный день тоже будет забыто. Равно как и все остальное.
Никто ни о чем не вспомнит, не запишет и не расскажет об этом в книжке. Эти мысли ее утомляли. Анни устала. Больше, чем обычно. Во время беременности такое бывает.
Она не знала, откуда берутся у нее эти мысли. Может, от ребенка, что растет у нее в животе? Может это тьма внутри плода отравляет ее изнутри? А может, это все началось, когда она приехала в Аапаярви.
Или когда Арто упал в кипяток.
Или когда приехал Лаури.
Анни так привыкла к свободе, что теперь, когда вокруг нее было столько народу, родной дом начинал вызывать у нее чувство клаустрофобии.
В дорожной сумке Анни, хранившейся под кроватью, лежал ее обратный билет с неуклонно приближавшейся датой отъезда. Никто не знал, когда она уедет. Она даже сама толком не знала – уедет, или ей придется задержаться здесь на подольше. Чтобы разобраться со всем этим беспорядком, как обычно. Хотя на этот раз, наверное, не так, как обычно.
Анни и Эско еще долго разглагольствовали на тему, как лучше преподнести суть дела, чтобы Сири их выслушала. Само собой, присутствие Пентти при этом вовсе необязательно. Хорошо бы, если бы этот разговор состоялся не здесь, а у кого-нибудь дома. На нейтральной территории. Но что тогда сказать братьям и сестрам? Анни переговорила с Хелми и Лаури, но остальные тоже имели право знать, о чем будет идти речь на этой семейной встрече. Кроме Онни и Арто, конечно. В итоге они договорились о дне, когда соберутся все вместе, и оказалось, что это был тот самый день, когда Анни собиралась отправиться обратно домой в Стокгольм. Эско она по этому поводу ничего не сказала, потому что до сих пор не знала, как ей следует поступить: остаться или уехать. Сделать то, что от нее ждут, или пускай сами разбираются. Позволить кому-нибудь другому сделать ее работу.
Конечно, она могла поменять билет и уехать на день позже. В конце концов, ресторан, в котором она работала, был закрыт до конца января, так что ее никто не хватится, если только Алекс, но ничего, переживет. Днем раньше, днем позже – какая разница? Он хотел, чтобы она ему позвонила, он сам ей об этом сказал, но когда она набрала его номер, оказалось, что они не могут ни о чем говорить. На обоих концах провода царила тишина. У них так много было сказать друг другу и так много всего, что следовало обсудить, принять решение о будущем, – об их совместном будущем, между прочим, – а Анни по-прежнему не могла об этом говорить, ну а Алекс… Алекс просто ждал.
Так что денек-другой он может еще подождать.
Между ними не было той страстной любви, о которой так мечтал Алекс. Была у него такая способность – любить горячо и страстно, как в кино.
На что была способна Анни – этого она и сама не знала.
Она видела, как люди повсюду любят друг друга, словно это было самое большое и важное, что только может случиться в жизни. Видела не только в кино, но и в реальной жизни, и порой ей казалось, что все вокруг буквально пропитано этим чувством. Она видела перед собой своих братьев и сестер, во всяком случае, некоторых из них, переполняемых чувствами, изголодавшихся, мечтающих жить в водовороте страстей, но ей самой подобная ситуация казалось тягостной и немного неловкой. Запутанной и беспорядочной, липкой и грязной.
Просто у некоторых людей потребность жить вместе выражена гораздо сильнее. Быть может, они даже сам смысл своей жизни видят в том, чтобы разделить ее с другими, словно только это оправдывает их право на существование, которую их собственная коротенькая жизнь оправдать не в силах. Но Анни явно была не из таких.
Она была островом, и ее саму это вполне устраивало.
И вот знаменательный день настал, третье января – дата ее отъезда в Стокгольм. Пентти уже три дня как был в отъезде. У всех и каждого за время его отсутствия успели расслабиться плечи. А еще это был день, когда они собирались поговорить с Сири. Для этого они решили встретиться дома у Хелми, все вместе, кроме Онни и Арто.
Воитто они тоже не стали привлекать, хотя и сделали слабую попытку связаться с ним. (Но именно что слабую). Все знали, что брат сейчас на Кипре, где служит в войсках особого назначения.
Тату, который в последнее время регулярно ночевал в родительском доме, был единственным из сестер и братьев, кто разделял привычку Анни к здоровому сну или, правильнее сказать, пока все остальные гуляли где-то вне дома и решали какие-то свои вопросы, Анни и Тату предпочитали оставаться в родных стенах.
Анни плохо спала по ночам, зато утром подолгу оставалась в постели, выжидая, пока не опустеет дом. После этого она могла спокойно прошмыгнуть на кухню, чтобы сделать себе бутерброд с маслом и приготовить чашку черного кофе, который потом подолгу стоял на столе, отчего становился смольно-черным и густым как патока с тем самым характерным привкусом горелого, который обычно вызывал у нее отвращение, а сейчас казался вполне терпимым, потому что напоминал ей о доме.
В этот день Анни принесла свой завтрак к себе в спальню и вытащила дорожную сумку из-под кровати.
Она сидела на краю постели, пытаясь упаковать вещи и одновременно что-нибудь съесть, когда в дверном проеме внезапно вырос ухмыляющийся Тату.
– Что, сестренка, решила сбежать, когда настала пора действовать?
Он стоял на пороге в поношенных трусах до колен и майке, нечесаный и с этой своей всегдашней кривой улыбочкой, и пытался удержать на ладони чашку с кофе. Он взял одну из маленьких, в цветочек, чашечек из дорогого фарфора, которые доставали только по большим праздникам, но это так похоже на Тату – не знать таких вещей, или он просто не смотрел, что берет. Так же похоже, как и эта его всегдашняя дурацкая ухмылка, стянутая рубцами и шрамами.
Анни не знала, что сказать. Это было все, о чем она могла думать в последние дни. И в итоге инстинкт бежать куда подальше одержал над ней верх. Она с легкой покорностью улыбнулась ему. Тату, казалось, забавлялся ее растерянностью, но так, немножко.
– Ой, не смотри на меня так серьезно. Я могу тебя подвезти. Когда у тебя автобус?
* * *
Порой судьбы некоторых людей кажутся нам куда более предопределенными, чем все остальные. Словно смотришь на них в ретроспективе, на то, какими они были в прошлом, и понимаешь, что оказаться в ином месте или поступить по-другому они просто не могли. Тату был именно таким ребенком. Про таких говорят «в рубашке родился»: весь такой солнечный, жизнерадостный и всеми любимый, и все-таки, а быть может, как раз поэтому, на его долю выпало куда больше бед и неурядиц, чем отмерено обычному человеку.
