– Вот увидишь, все будет хорошо!
И Пентти, обнадеживающе похлопав Эско по плечу, уселся обратно в свой «мерс» и укатил.
Эско запомнил тот день. Очень хорошо запомнил. Это был последний раз, когда Пентти говорил о деле. Когда позже Эско вновь пытался поднять эту тему, то либо обстоятельства оказывались неподходящими, то времени не было, то одно, то другое. Все время возникали какие-то препятствия.
Но Эско продолжал верить отцу и ни разу не усомнился в его словах. Слепая вера в отца была постоянным источником ссор в его собственной семье. Единственным, из-за чего Эско ругался с женой, Сейей. Он уже десять лет ждет возможности купить усадьбу родителей. А конца и края этому ожиданию не видно.
Сейя говорила, что этот день никогда не наступит, что сегодняшний Пентти совсем не тот, что был десять лет назад, что он никогда не продаст ферму, скорее сам сдохнет на ней, одинокий и несчастный, и что он еще всех их переживет, а им нужно идти дальше, строить новые планы на будущее.
Деньги у них были – немного, правда, но были. Эско тщательно копил и откладывал все эти годы, а Сейе в приданое досталось небольшое наследство. Этого должно было хватить, чтобы взять займ и накупить строительных материалов, одновременно с этим Эско мечтал механизировать сам процесс обработки почвы – в этом ему должно было посодействовать государство, оказывающее поддержку фермерским хозяйствам. Он пытался донести все это до Пентти, но тот только фыркал и всем своим видом демонстрировал, что ему это совершенно неинтересно, и вообще – какой дурак станет верить правительству. Лично ему оно не сделало ничего хорошего. И так далее и тому подобное.
У них вполне хватило бы денег, чтобы начать все с нуля где-нибудь еще, гораздо южнее. Сейя была учительницей в сфере дошкольного образования, сейчас она не работала, но ведь могла бы начать, правда? А Эско трудился на лесопилке, был бригадиром и мог без проблем получить новую работу. Они могли бы переехать в Улеоборг или Таммерфорс или Хельсинки или… чем черт не шутит, под настроение Сейя могла возмечтать даже о Швеции. Но Эско всегда на все ее предложения отвечал «нет», не оставляя ни малейшей возможности для дискуссии – он знал, чего хотел и не собирался изменять самому себе. Нет, сейчас он ни как не мог свернуть в сторону. Его стремление сохранить собственную позицию в этом вопросе с годами приобретало все большую важность, словно это было то единственное, что у него еще оставалось, – так он думал порой в черные моменты отчаяния. Ему нужно просто подождать, еще немного, и скоро все свершится. Ферма станет его. И отчий дом тоже.
Но в глубине души он, конечно, сомневался. Эско видел, как жизнь проходит мимо него, а сам он стоит неподвижно, словно застывший монумент, и постепенно стареет, буквально вмерзает во время, совершенно беспомощный перед капризами своего отца, отца, который ни словом, ни делом не показал, что помнит тот разговор, состоявшийся июльским вечером 1972 года, и что он вообще воспринял его всерьез.
Эско поднялся со скамьи в коридоре больницы, мельком взглянув на свое отражение в одной из стеклянных стен. По его мнению, выглядел он точно так же, как и всегда, но вот глаза… Они показались ему испуганными, словно в них затаился ужас. Где-то попискивали электронные приборы, из палат доносились тихие голоса медперсонала.
Эско стоял совсем один, глядя в пустоту больничного коридора. И понимал, что от его любви к отцу больше ничего не осталось. Зато у него были деньги. Была его амуниция. Его оружие. Которым он сможет воспользоваться против Пентти. И придя к такому выводу, Эско впервые за много лет почувствовал себя свободным.
Я сокрушу этого человека, думал он. И сделаю это так, что он не поймет, что произошло, пока не станет слишком поздно.
Но прежде ему следовало заручиться поддержкой Анни, заставить ее подняться на борт своего корабля, чтобы дальше путешествовать вместе. Все братья и сестры, какими бы разными они ни были, всегда делали так, как хотела того Анни. Всегда. При этом вовсе необязательно посвящать ее во все подробности своего плана – главное, чтобы они обоюдно помогли друг другу уладить несколько моментов. Он скажет Анни только то, что потребуется сказать для дела, ничего лишнего.
* * *
Прямо из больницы он позвонил домой. В Аапаярви.
Усадьба Аапаярви, в которой они все родились и выросли.
Декорация всей их жизни.
Эско помнил все. Все минуты и года, что сформировали его. Он помнил, как они таскали воду из колодца, когда еще не было водопровода. Помнил времена, когда по дому еще не носилась, весело хохоча, вся эта малышня. Помнил, как когда-то он был самым младшим ребенком в семье. Это он-то, который теперь самый старший. Все это было так давно, что порой казалось сном.
Он помнил сарай для дров.
Старый гараж и новый.
Места, где были похоронены умершие дети.
Он помнил это, потому что помнил все, но помнил слабо, порой даже спрашивая себя, а не плод ли это его воображения.
Но Эско не был мечтателем. Он был реалистом. Всегда взвешивал за и против. Следил, чтобы во всем был порядок. Старался никому и никогда не быть должным. Пусть лучше другие будут ему должны.
Из-за этой своей расчетливости, буквально сквозившей во взгляде, Эско никогда не имел слишком много друзей. Или подруг. Большинство если и не боялись его, то как минимум чувствовали себя неловко рядом с ним.
Само его присутствие создавало некий дискомфорт. Словно его повсюду сопровождала слабая вонь, которую неспособен уловить нос, но которая подсознательно заполняла собой все помещение, в котором он оказывался. Этакий запах страха.
В молодости он был красавцем. С выразительно очерченной линией подбородка и золотисто-желтой гривой волос густыми, непослушными прядями падавшими ему на плечи. Со вздутыми бицепсами и безволосой грудью. Под одеждой перекатывались накачанные мускулы, хотя он и сам не знал, когда успел их накачать и зачем. В общем, все было при нем. Но ему никогда не нравились накрашенные, жующие жвачку, острые на язычок девушки в нейлоновых чулках, и вскоре они сами потеряли к нему интерес.
Эско знал, чего хочет. И был уверен, что когда встретит свою избранницу, то сразу же это поймет. И когда он повстречал Сейю, то не сомневался ни минуты. Она была не такая, как все: никаких коротких юбок и никакой косметики, всегда одета в обычные джинсы и вязаную кофту зимой или футболку летом, свежевымытые волосы до плеч. Она на все имела свое мнение, и было видна насквозь – вся целиком, никакой игры, никакого притворства, никакого хихиканья за спиной, и она не боялась Эско, и от нее пахло духами «Люкс». В общем, это была она.
Он просто знал это.
Сейя стала для него первой девчонкой, которую он захотел и получил. Он стал для нее первым парнем, который так смотрел на нее, и в начале их отношений она, бывало, подолгу лежала в темноте и смотрела, как он спит, ощупывая взглядом каждый сантиметр его кожи, его лица, волосы, губы, она отдавала ему себя всю, и, когда они стали парой, казалось, остальной мир перестал для них существовать.
