Воитто постоянно ходил во сне, но это было неопасно, поскольку самое худшее, что могло с ним случиться – это оказаться посреди ночи на улице без башмаков, и тогда идущий от земли холод действовал на него отрезвляюще. Или же, бывало, Воитто кубарем скатывался с лестницы, когда собирался по ней спуститься, но ни разу за время своих ночных хождений он не пытался причинить вред себе или другим. Здесь было что-то другое, что-то новое. Это состояние, так похожее на сон, впервые проявилось у него во время его службы в армии.
Очнувшись в первый раз, Воитто обнаружил себя сидящим в позе эмбриона в дощатой будке сортира, втиснутым между толчком и стенкой. Он не знал, сколь долго просидел там. В следующий раз он проснулся, сжимая руками чье-то горло. Не сильно, но достаточно, чтобы до смерти перепугать своего товарища. Подобные случаи носили нерегулярный характер – порой это случалось с ним каждую ночь, а порой между эпизодами проходило по нескольку недель и даже месяцев. Но чтоб совсем прекратиться, такого не было, и после армии приступы лунатизма продолжали его преследовать. Ни один армейский врач-психиатр не смог доискаться до корня его проблемы, не говоря уж о том, чтобы вылечить Воитто.
Его не было дома пять лет. С той самой зимы, когда сгорел гараж. Сознательно или нет, но он предпочитал держаться в стороне, и был слегка шокирован, когда вернулся.
Словно он возвратился не домой, а к половинке дома или даже еще меньше, словно вернулся к осколку дома – много мебели исчезло, но не вся, чего нельзя было сказать о жизни, которая, казалось, напрочь покинула этот дом.
Единственное, что осталось, это животные – коровы, свиньи, но не люди.
Все было грязным и запущенным. Пентти грязный, животные грязные, окна, простыни на постелях, посуда в раковине – все грязное.
Он разыскал Пентти в коровнике, тот сидел, пытаясь починить ржавое ведро – небритый, и бормотал себе что-то под нос, перескакивая с одного на другое. Мысли, словно волны накатывались на него, равномерно сменяя друг друга и не позволяя ни одну додумать до конца.
Контраст был разителен. Воитто в своей униформе, выбритый, причесанный, с зеленой армейской сумкой через плечо. И старый дряхлый Пентти, кажется, совсем съехавший с катушек.
Он обнял отца, после чего осторожно проводил его в дом, где пожарил для него парочку яиц и сварил кофе. Крошки от желтков застревали в бороде Пентти, но отец ничего не замечал и как ни в чем не бывало разговаривал с Воитто, своим сыном, своим сыном, о том о сем, словно тот и не уезжал никуда.
Через окно кухни был виден фундамент нового дома, дома Эско, он стоял на другом конце двора, возле растущей там высокой сосны, там, где – как все всегда были убеждены – и должен был стоять дом с самого начала. Но самого Эско видно не было.
– Где он?
Пентти пожал плечами.
– С тех пор, как я подписал бумаги, он почти носа сюда не кажет. Говорил, что станет помогать мне, что мы все будем делать вместе, а на деле это отказались лишь красивые слова. Все шло слишком хорошо, пока я не переписал на него усадьбу.
Рассказывая, Пентти ковырял в ногтях зубчиком вилки.
– Стало появляться то одно, то другое, да еще и Сейя не захотела здесь жить, потому что боится меня, так что им пришлось остаться жить в городе, а оттуда долго добираться, а потом еще Эско сказал, что неожиданно выяснилось, что у них не хватает денег на строительные материалы, – в общем, я его больше почти не видел. В конце концов, он все-таки объявился и сказал, чтобы я проваливал, и что у меня всего три месяца на сборы. Теперь-то уже меньше – два, наверное? А потом я должен буду убраться отсюда.
Воитто сидел напротив отца за большим обеденным столом, способным вместить десять-пятнадцать человек, застеленном теперь старыми номерами «Вестей Похьолы» и заваленном немытой посудой и валявшимися в беспорядке инструментами. Такой грязный, и в то же время такой пустой стол.
* * *
Сири думала об Эско. Ей никогда не приходилось за него волноваться. Ведь он был одним из тех нормальных, что справляются со всем сами, и, казалось, так было всегда. Эско, ее большой мальчик, ведь он был самым старшим из ее детей после того, как не стало Риико, и вот, с того самого июля он изменился. Мальчик, который никогда не умел лгать, теперь неожиданно взялся за это дело, да еще с таким рвением, словно наверстывал за всю свою прошедшую жизнь. Потому что он не только помог уладить все формальности, связанные с разводом, покупкой дома, долговой распиской и дарственной. Нет, на этом он не успокоился. Он еще и надул Пентти. Сири не знала, что Эско задумал, но когда наконец узнала (ей рассказала Хелми), то вначале просто удивилась.
– Это оказалось так легко, мама, – сказал он, когда она спросила его об этом по телефону.
И Сири услышала гордость, прозвучавшую в голосе сына.
– Я ему пообещал, что он сможет остаться жить, где жил. На всю оставшуюся жизнь, мы даже подписали бумаги.
После чего Эско сделал свой ход. Теперь, когда он владел Аапаярви, это было нетрудно. Он действительно пообещал Пентти, что тот сможет до конца жизни оставаться жить в своем доме, они даже подписали бумаги. И он сдержал данное им слово, во всякому случае, то, что было написано на бумаге. Но остальное, что не было обговорено, все это случилось. Модернизация хозяйства для повышения его рентабельности, о которой Эско постоянно твердил. Сири слышала об электродоилках, автоматических кормушках для скота и новых дорогостоящих аппаратах для стерилизации молока, которые, по убеждению Эско, сделали бы производство молочной продукции более выгодным, и одновременно он строил дом, тот самый новый дом, в котором будет жить со своей семьей.
А потом вернулся Воитто.
Сири знала, что сын обязательно приедет, едва обо всем узнав. Сын, который всегда терпеть не мог свою мать. Но Пентти любил его, что было довольно странно, а может быть, вовсе и не странно, но в каком-то смысле казалось, что Воитто только того и ждал, чтобы вернуться домой и остаться в нем жить наедине со своим отцом.
Воитто. Ведь он тоже был ее ребенком, но постоянно, с самого детства, вызывал у нее неприятное чувство. Один из ненормальных детей, потерянный для нее. А ведь он единственный оказался не задействованным в бракоразводном процессе, поэтому когда Пентти вызвал его домой (точнее, не сам Пентти, а те затруднительные обстоятельства, в которых он оказался), Воитто тут же приехал, ни сном ни духом не ведая о последних событиях. Он приехал помогать своему отцу всем, чем умеет. Да, Воитто был истинным сыном своего отца, вне всяких сомнений. Но теперь все оказалось напрасно. Сири виделась с ним только на похоронах и при оглашении завещания и несмотря на то, что Воитто был ее ребенком, он по-прежнему оставался для нее чужим.
– Да ладно тебе, мам, он уже снова куда-то собрался, должно быть, вернется на свою службу, – сказал Эско, когда Сири попросила его быть поосторожнее с Воитто.
Но пока что еще он никуда не уехал.
