И Вало, который был вне себя от радости, что его пригласили на столь доверительный разговор двух самых настоящих взрослых, тут же вызвался добровольцем.
Вот как все было, когда решили спалить дотла гараж в январе 1976.
* * *
Воитто стукнуло двадцать пять лет, когда он снова вернулся обратно домой. Это случилось после Иванова дня, и к тому времени Сири с младшими детьми уже несколько месяцев как переехала и жила в Куйваниеми. Эско тоже переехал. Воитто отслужил в армии семь лет и, когда получил письмо с рассказом о последних событиях, в тот же вечер подал заявление об уходе. Он был уверен, что Пентти захочет, чтобы он был рядом, пусть отец даже не писал об этом прямо, но Воитто умел читать между строк.
«Они надули меня, вся эта свора. Оставили без гроша в кармане».
Воитто упаковал вещи и отправился домой уже в начале следующей недели.
В обычном случае выход из рядов спецподразделения потребовал бы куда больше времени, но Воитто уезжал домой после долгого срока службы за границей и никто толком не знал, каким окажется его последующее место дислокации, и пусть его больше не игнорировали, но он по-прежнему не пользовался слишком большой любовью у сослуживцев – в общем, все это в итоге привело к тому, что Воитто получил отпуск на неопределенный срок. И ежу было ясно, что, если бы ему даже не пришлось уезжать домой, все равно все было бы то же самое, но на деле его никто официально не увольнял, просто предоставили служебный отпуск, и все.
Воитто прожил жизнь, так и не наладив ни с кем близких отношений. Подобные вещи влияют на разум и душу.
Даже если ты с самого начала был «нормальным», то потом становится странным и нелепым плавать по жизни, словно буй без якоря, или потерпевшее кораблекрушение судно.
Воитто смотрел на остальные живые существа, как на какие-нибудь диковинки. Или, точнее, он смотрел на них и не делал между ними никакой разницы, не говоря уж о местах, в которых ему довелось побывать. Человек, дворец, военное судно, оливковое дерево, которому несколько сотен лет – для Воитто все было одинаковым. Потому что это его не касалось.
Он сделал карьеру на военном поприще, но никаких особых талантов у него не было, и карьерный рост не отличался стремительностью.
Многие из тех, с кем он начинал, нынче ходили в командирах, но Воитто никогда не поднимался выше лейтенанта, и даже на получение этого звания у него ушло порядочно времени.
Никто в армии ни разу не видел, чтобы он делал что-то… неправильно, но все равно его постоянно окружала особая атмосфера, от которой ему некуда было деться. Атмосфера, которая не позволяла ему обзавестись друзьями, а без друзей сложно сделать карьеру, особенно на военном поприще, в чем он убедился на собственном опыте.
Воитто служил в миротворческих силах, но ни разу за все время службы в армии ему не довелось поучаствовать в каком-нибудь вооруженном конфликте, и, по правде сказать, большая часть времени, проведенного на Кипре, сводилась к тому, что он плавал, бегал, занимался спортом и катался на велосипеде, в общем, просто-напросто поддерживал себя в форме на тот случай, если произойдет нечто, требующее вмешательства вооруженных сил.
Воитто пробыл на Кипре уже восемь месяцев, когда ему впервые в жизни случилось переспать с женщиной. Ему хотелось, чтобы это произошло по взаимному согласию, но женщины терпеть его не могли – еще больше, чем мужчины, и, будучи девственником, ему, в свои двадцать три года, в конце концов, пришлось прибегнуть к услугам проститутки, чтобы получить представление о том, что называется близостью. Чтобы исследовать – исключительно в познавательных целях, разумеется – есть ли в этом «что-то для него».
Процесс разочаровал Воитто.
Она не была ни особо красивой, ни особо юной, но ее рекомендовал сам командир его отряда, этот спившийся генерал, который оставшееся до пенсии время просиживал на острове в Средиземном море, и который отчасти сжалился над Воитто. Он не был так враждебно настроен к юноше, как его предыдущий командир, но при этом и сам не имел ровным счетом никаких стремлений добиться чего-то большего в этой жизни.
– Она знает свое дело, – просто сказал генерал и заржал так, что затрясся живот.
Больше он ничего не сказал, а Воитто не отважился спросить, к тому же он не знал, что конкретно стоит спрашивать, потому что он ничего, ну просто ничегошеньки не знал. Он даже не знал, какие ему нравятся: молодые или старые, высокие или низенькие, полные, худые, с большой грудью или маленькой, – короче, ничего не знал о собственной сексуальности. Иногда он целенаправленно онанировал; бывало, просыпался с мокрыми трусами. Но когда желание охватывало его, он никогда не представлял себе мысленно чей-то образ и, мучительно вколачиваясь в свою правую руку, Воитто видел перед собой только окружавший его пейзаж. Словно он сам стоял на вершине высокой горы и все, что он мог видеть, был воздух, или атмосфера, и ни одной живой души поблизости, насколько хватало глаз.
Подобное положение дел его смущало. Воитто на самом деле хотелось почувствовать себя желанным, и эта Мария из переулка в Никозии, она была симпатичной. Гибкая женщина с намеком на усики и темными вьющимися волосами, от нее пахло потом, который она выдавала за мускусные духи, но ее глаза ярко блестели в полумраке, и она была с ним по-матерински нежна и ласкова.
– Good boy, – приговаривала она пока он двигался на ней и в ней.
Воитто нашел, что это хорошо, куда лучше, чем удовлетворять себя в одиночку или, во всяком случае, куда более потрясно, но не особо возбуждающе.
Однажды заплатив за секс, с каждым разом это становится делать все легче, словно преступаешь границу того, что общество считает приемлемым.
Но когда Воитто впоследствии уже самостоятельно подыскивал себе девочек, то следил за тем, чтобы они не работали на дому и были молоды и красивы. Обзаведясь небольшим опытом, он пришел к выводу, что предпочитает плоскогрудых худышек без всяких форм, и ему нравилось, когда они во время акта обнимали его за шею. Хорошенько обнимали, до черноты в глазах.
Но до чего же все-таки мучительно сталкиваться с людьми и постоянно ощущать, как они шарахаются от тебя, пусть даже чисто ментально, и Воитто, не испытывая особой потребности в близости, не так часто ходил к проституткам, как это делали некоторые из его коллег. И он никогда не навещал дважды одну и ту же, как это делали большинство его сослуживцев, которые частенько обзаводились любимицами. Для Воитто же казалось немыслимым все это фамильярничание – хуже просто быть не могло.
Пентти обрадовался, когда он вернулся домой.
Он ничего не сказал, но Воитто и так понял.
Им всегда было хорошо вдвоем.
Без слов, без шероховатостей, без разборок.
Но отец изменился. Воитто и сам, наверное, изменился. Самому это не так-то легко заметить. Отец постарел, и, как говорится, еще глубже ушел в себя, в свои внутренние покои, и проводил там все больше времени своей сознательной жизни. Со взглядом, устремленным куда-то внутрь себя, куда больше никто, кроме него, не имел доступа.
