Имя, которое обязывает
Это почти последняя глава книги, и еще это попытка Анни опуститься на самое дно и докопаться до правды о том, что же на самом деле произошло, когда сгорел дом. Hit me baby one more time
[33]. Мы познакомимся с последним братом и сыном в этом выводке сестер и братьев. Сразу скажу, не совсем приятное знакомство.
Анни ехала домой. Домой в Куйваниеми. Чей дом? Не ее, это точно. Но это был ближайший родной дом, куда она могла приехать. Вид пепелища на месте ее настоящего дома не покидал ее, продолжая стоять перед глазами, но все-таки с каждым разом эта картинка причиняла ей все меньше боли.
Скоро все останется в прошлом – и то, что произошло сейчас, со временем станет казаться далеким и расплывчатым. Эта мысль сопровождала ее, поддерживала ее за руку, мысль о возможности отдохнуть и обрести утешение.
Исполняющая обязанности отчего дома усадьба в Куйваниеми была битком набита народом. Это было немного странно, потому что больше не было ощущения, что братьям и сестрам нравится находиться рядом с друг другом, или что они нуждаются друг в друге или вообще продолжают и дальше зависеть друг от друга, но все же они там были, почти все – кружились друг вокруг друга, как насекомые пойманные в маленькую ловушку, и, казалось, не понимали, совсем как насекомые, что на самом деле у них был выбор. Что стоит только взлететь, спикировать в окно и исчезнуть в будущем. В безлюдном будущем.
Раньше у них всегда был общий враг – их отец, сила, против которой они все дружно объединялись, чтобы встретить его в штыки, но теперь, когда отца больше не было, что же на самом деле им осталось? Что ни говори, а Пентти, невзирая на обстоятельства своей гибели, четко осознавал, что жизнь – конечная штука, и готовился к этой неизбежности.
Что такое наследство? Из чего оно состоит, что человек оставляет после себя? В материальном плане все понятно, а еще есть кровь, которую мы передаем, и которая течет в венах последующих поколений, постоянно и молчаливо там присутствуя. Так, а что же еще? Есть третий компонент – то наследство, которое заставляет людей возводить памятники, строить в свою честь библиотеки и называть своими именами улицы. Это тот самый капитал, который копится всю жизнь и который остается после того, как сам человек уходит из жизни. А как же в нашем случае? Каким человек останется в памяти потомков? Грозным отцом семейства или извращенцем, трахавшим коров?
* * *
Воитто был не такой, как все остальные. Сири родила достаточно много детей, чтобы понять это. Они окрестили его Воитто, что значит «выгода», но сделали так не потому, что Сири захотела, а потому, что на этом настоял Пентти, и это было странно, потому что в остальных случаях он не слишком интересовался, какое имя дадут ребенку. Но Воитто должен был носить именно это имя и точка. Никто в их роду не носил это имя, но Пентти настоял. Воитто должен быть Воитто. Без всяких объяснений.
Воитто тоже стал любимчиком Пентти. Он повсюду сопровождал отца, куда бы тот ни направлялся, и Пентти не сердился на него, как это бывало с другими детьми, если они увязывались за ним, так что они быстро покончили с этим, в смысле увязываться. В каком-то смысле казалось, что все остальные дети принадлежали Сири, но вот Воитто – Воитто был ребенком Пентти.
Возможно, отцовская закалка, привитая ему с ранних лет, тоже усилила темную сторону Воитто.
Сири много раз спрашивала себя, что, если она слишком легко сдалась с этим ребенком? Что, если это ее отсутствие в духовном плане сформировало сына и сделало его таким, каким он стал? Ведь что ни говори, а единственный человек, к которому он мог обратиться за советом и поддержкой, был его отец, человек с далеко не самыми лучшими убеждениями.
* * *
Воитто помнил, как он убил свое самое первое крупное животное. Во всяком случае, крупнее, чем птица, лягушка или крыса.
Всем детям когда-нибудь доводилось экспериментировать с жизнью и смертью – на муравьях, пауках, улитках. Ему было тринадцать, когда это случилось, Лахье еще и года не было, Тармо было два и должно было минуть целых шесть лет, прежде чем появится на свет Арто, предпоследний ребенок в длинной череде детей. Большой интервал в семье, где большинство детей рождались с разницей не более трех лет. Но любовь или, скорее, отсутствие оной делали свое дело.
Все произошло в тот летний день, когда Воитто раздобыл одного из соседских щенков.
Эти лундехунды
[34] все время проводили на псарне, и никогда не молчали, выли и лаяли сутками напролет, так что можно было с катушек съехать от этой какофонии. Стоило псам заметить пролетающую мимо крошечную бабочку, как они тут же принимались лаять как безумные и никто не мог найти на них управы, приходилось просто терпеть.
Пентти частенько повторял, что попадись ему только одно из этих чертовых отродий, и он самолично утопил бы эту тварь в соседском колодце, чтобы остальные псы усвоили урок.
– А потом я бы выловил труп и подвесил к соседям на почтовый ящик, ха-ха, или на флагшток. Вот это я понимаю!
Как бы то не было, но однажды Воитто шнырял по лесочку, находящемуся на границе двух ферм, и услышал лай – тот самый ненавистный собачий лай, который бы он ни с чем не спутал.
И верно, чуть в сторонке, за поваленным деревом, обросшем мхом, рылся, пытаясь что-то достать из земли, один из соседских щенков.
Щенки такие глупые создания. Во всяком случае, этот даже не подумал испугаться, когда Воитто к нему подошел.
Воитто чуть было не рассмеялся над этой глупой маленькой скотиной, которая дружелюбно махала ему хвостом, когда он поднял ее и, вооружившись длинным ножом, понес через лес в свое потайное место, свою собственную укромную лабораторию. Глупенький щенок вел себя так, словно прежде и не знал, что такое страх, пока не стало слишком поздно (или так было все время?), когда Воитто запихал щенка в мешок для мусора, завязал его и опустил мешок в лесное озерце. Он видел, как задергался мешок, как щенок с впечатляющей для своего возраста энергией пытался избежать своей участи.
Отчаяние, слышавшееся в тявканье щенка, то, как он на своем собачьем языке, понятном людскому уху лишь в самых крайних случаях, умолял спасти ему жизнь, почти совсем не тронуло Воитто, хотя он понимал, что в любом другом человеке, другом ребенке этот плач пробудил бы жалость и инстинкт спасти эту крошечную жизнь.
Но не у Воитто. И он был этим доволен. Что подобные сопли не действуют на него. В тот момент он ощущал себя непобедимым. Парящим в паре сантиметров над землей, бесчеловечным и безжалостным, словно языческое божество.
В следующий раз надо будет сперва проткнуть в пакете маленькую дырочку.
Сейчас ему просто повезло, что собаке самой удалось порвать мешок в нескольких местах, и воздух вышел наружу, но в следующий раз я, возможно, брошу в озерце кого-нибудь без сознания или уже мертвое, думал он, и, если оно всплывет, то мне несдобровать.
