– Я вас оставлю, чтобы вы смогли немного успокоиться и собраться с мыслями.
Анни уставилась на стопку бумаг перед ней. Скрепленные с одной стороны, они походили на конспекты или что-то в этом роде. На первой станице был короткий текст:
Пояснения к моему завещанию, пробный вариант. Пентти Тойми.
И дата – первая половина июля, совсем свежее. Казалось, протяни руку назад во времени – и коснешься его. Прошлого.
Пояснения к моему завещанию, пробный вариант.
Я пишу это на закате своей жизни, стоя, как мне теперь кажется, одной ногой в могиле, и о том, что произойдет, мне известно куда больше, чем вам, живущим после меня, которые все еще блуждают во мраке, испуганные и растерянные. Я не жду, что кто-нибудь поймет меня. И уж подавно не надеюсь, что кто-нибудь простит меня. Не жду, что кто-то станет горевать по мне. И не жду, что кто-то полюбит меня.
Единственное, в чем я точно уверен на исходе моей жизни, что меня будут помнить. В этом отношении я переживу вас всех. Я останусь жить. Благодаря вашим историям, записанным и рассказанным вслух, благодаря всем вам, что когда-то были моей семьей. Я-то знаю, что глубоко засел в каждом из вас.
Я мог бы попробовать все объяснить. Попытаться попросить прощения. Оправдаться. Я бы мог рассказать о том, что видел. О том, что пережил. Возможно, я так и сделаю, кто знает? На исходе жизни, когда дни уже сочтены, разве это кого-нибудь заботит? Возможно ли вообще такое, чтобы люди понимали друг друга? Есть ли в этом какой-то смысл? Ведь все мы рано или поздно умрем, потому что так сложатся обстоятельства.
Анни смотрела на слова. Как странно. Она словно слышала голос отца с того света. Внезапно ей показалось, что Пентти сам был в этой комнате. Анни впервые почувствовала нечто, что вполне могло походить на присутствие. Она попыталась прогнать это чувство, перевела дух и перевернула страницу.
Любовь.
О силе любви сказано так много. Большинству любовь представляется главной движущей силой. Важной частью жизни. Возможно, так могло бы стать и для меня. И я бы мог расти вполне обычным ребенком.
К несчастью, моя мать не была создана для деторождения. Или, как мне говорили, что я уродился слишком крупным ребенком. Или разве что остается винить в этом жену соседа, которая слишком поздно явилась, чтобы помочь с родами. В детстве я задавал об этом много вопросов, но теперь уже неважно, что да почему. Потому что, что было, то было, и той ночью, когда родился я, умерла моя мать, Элина Тойми.
Мой отец остался совсем один, с тремя маленькими детьми на руках. Разумеется, ему было не под силу справиться со всеми нами. Хорошенько все разузнав и взвесив, отец послал за девчонкой на шведскую сторону. Ведь большая часть нашей родни жила на той стороне, он и сам туда постоянно стремился. И вот к нам приехала Аста. Она присматривала за детьми и доила коров. Готовила еду. Штопала одежду. В общем, делала все, что от нее требовалось. Я помню, как при каждом удобном случае она склоняла свою голову в молитве, то, чего я никогда не мог понять. На самом деле в Acme не было ничего примечательного.
Как и многие шведы, она питала неприязнь к финскому языку. Аста не предпринимала ничего, чтобы его выучить, но большая часть жителей в нашей долине были более или менее двуязычными. Но, как говорят поэты, язык сердца понятен всем, и когда мне исполнился всего год, состоялась новая свадьба.
Аста могла стать моей второй матерью, я знал – у нее бы получилось, если бы она захотела. Я мог бы звать ее по-шведски mamma, вместо финского äiti. Но она не захотела. Ей не нужны были чужие отпрыски. Аста хотела иметь своих собственных детей, и чтобы между ними – плоть от плоти ее, кровь от крови – и нами, ставшими ее по принуждению и обстоятельствам, была разница.
Я родился и вырос на севере Торнедалена, краю землепашцев, на берегу реки. Времена тогда были неспокойные. Будучи еще ребенком, я уже заранее предвидел, как сложится моя жизнь, сначала как мальчишки, потом, войдя в призывной возраст, уже как солдата. А если повезет вернуться назад целым и невредимым, то есть я хочу сказать, не искалеченным каким-нибудь ретивым русским, то, возможно, мог бы и сам стать фермером. И где-то там придет любовь – как избавление, появится жена. Такая, с широкими бедрами и спокойным нравом, которая станет делать то, что велит ей муж, смирно вести себя в постели и нарожает много детишек. Хорошо бы сыновей, но несколько дочек тоже могут пригодиться, чтобы было на кого переложить часть забот по хозяйству.
Вот такая у меня была мечта.
Не то чтобы я лежал на стоге сена и грезил, но такая фантазия была. Фантазия о будущем, которое ожидало большинство мальчишек в Торнедалене. Если они, конечно, не имели светлой головы. Те, кто имели светлую голову, могли стать священниками. Но таких было мало.
Вы меня знаете, я всегда смеялся над образованностью, но на то, чтобы записать свои мысли так, чтобы их можно было понять, на это и у меня мозгов хватает.
Мой отец, представлял собой нечто среднее между священником и фермером, у него была очень даже светлая голова. Но, по его собственным словам, у него имелось кое-что еще, что было куда важнее. Морально-нравственный компас, что вел его по извилистой дороге жизни.
Это дорога пряма и узка, и трудно с нее свернуть, но другого выбора нет, да и кто сказал, что жизнь должна быть легкой. Некоторые люди получают удовольствие, мучаясь и терпя лишения, страдая во имя веры. Но об этом чуть позже.
Когда началась война, я еще не имел близости с женщиной, в отличие от большинства моих товарищей. Но, возможно, они просто придумывали, кто их знает.
Сири, тебе суждено было стать моей первой и единственной женщиной.
Я ничего не смыслил в любви и прежде никогда не задумывался о девчонках, пока не встретил тебя. Все остальные были для меня ничто, вместе со всеми своими глупыми секретами и беспричинным смехом. Зачем смеются девушки, если нет ничего смешного?
Сири, ты была непохожа на остальных девушек. Ты была такой… радостной, но при этом не смеялась как дурочка, как это делали другие… Ты много и тяжело работала и никогда при этом не молчала. Все время напевала что-то.
Сири, ты была довольно болтливой, но это никогда мне не мешало. Ты была такой юной, застенчивой и ничего не знала о мире, но ты не боялась. Ты всегда смотрела мне прямо в глаза. У меня дома девушки так не делали.
Дома на меня всегда смотрели так, словно я был мелким ничтожеством, неприятным и омерзительным. Не таким, как все.
Сири, ты всегда смотрела на меня ясным взглядом – не могу подобрать слова лучше. Но я это чувствовал. Мы, те, кто родом из Торнедалена, говорим мало, но мне было хорошо с тобой, пусть я даже не умел сказать тебе это прямо. Я думаю, тебе тоже было хорошо со мной, потому что ты всегда позволяла мне помогать тебе нести ведра с молоком. И ты сберегала для меня остатки от ужина, и не потому, что знала, что я приду, а потому что надеялась. Помнишь, как ты сказала мне об этом? Никто и никогда не говорил мне так. Что ты надеешься, что я приду.
