– Его последний праздник, большой уход, la grande finale, – как сказал Лаури.
Самым лучшим в смерти папы стало то, что все приехали домой. В первый раз с тех пор, как… в общем, он не знал, с каких именно пор, но они снова собрались все вместе. Первым приехал Лаури, но ведь это случилось еще до пожара? Арто не был уверен на этот счет, но у него было такое чувство, что брат находится дома уже давно. И он привез с собой подарки для младших братьев. Шоколадки в форме черепашек! Онни и Арто никогда не ели шоколад дома.
Следом приехала Анни, а вечером накануне похорон прибыл даже Тармо, проделав долгий путь из Хельсинки.
По дороге в церковь они проезжали мимо Аапаярви. Собирались ненадолго остановиться, посмотреть, как продвигается постройка нового дома. Может, сделать по глоточку из той бутылки, которую детям брать не разрешалось. Он действительно стоял там – новый большой дом Эско, но все, о чем мог думать Арто в тот момент, так это о прежнем доме и том, что от него осталось.
Он решил, что руины здорово смахивают на пиратский корабль с черными мачтами, торчащими из того, что когда-то было его остовом.
У него просто в голове не укладывалось, что когда-то он родился и жил здесь, и что там внутри погиб Пентти.
Времени на разговоры не было, и никто ничего не рассказывал, только если сам не спросишь. Но есть вопросы, которые ты имеешь право задать, и которые открыли бы дверь к тем ответам, которые ты желаешь иметь, одно лишь плохо – предугадать такие вопросы заранее попросту невозможно.
Арто вспомнил, как однажды их сосед забил свинью и пригласил всех на праздничный ужин. Свиную тушу целиком жарили на вертеле на открытом огне, и Арто на всю жизнь запомнил запах паленой шкуры. Он знал, что его папу не зажарят, как свинью, но ночью проснулся весь в поту – увиденная во сне картинка напугала его и навсегда осталась в памяти.
Несмотря на то, что Пентти не был местным любимцем или даже просто уважаемым человеком, церковь оказалась почти полной. Впрочем, если у тебя двенадцать живых детей и десять сестер и братьев, большинство из которых лестадианцы, то в этом нет ничего удивительного.
В Торнедалене такое бывает.
К тому же в деревушке ничего другого на тот момент не происходило, ведь сейчас был не жаркий день в конце июля, все сено уже собрано, так что можно было вполне ожидать, что придут соседи и соседи соседей.
Священник, испуганный присутствием куда более ярых приверженцев веры, произнес совсем короткую речь, и когда сводный брат Пентти, Олли, долговязый и темноволосый, с глубокими морщинами на щеках, взял слово, никто не протестовал. Он говорил долго, и людям посторонним, а также детям было трудно понять содержание его речи.
Олли говорил о духовном крещении и о том, как оно происходило – не только через воду и Святой Дух, но даже через огонь. О том, насколько дьяволу плевать на всех людей (на этих словах со скамей донеслись смешки), и что Отец Небесный не может заключить своих детей в объятия, пока те не очистятся от греховной скверны. Даже сам Спаситель сказал, что он пришел, дабы зажечь на земле огонь. Но все те, кого он называл детьми мира, все те, кто стоял пред его престолом, испугались огня и решили, что он ниспослан злым духом. Что он лишь возомнили себя чистым, но они ошибались.
На этом месте речь Олли удостоилась множества «Аминь» и «Аллилуйя» от части собравшихся прихожан.
Арто огляделся. По одну сторону от него сидел его младший брат Онни, по другую – Лаури. Лаури пристально смотрел на брата отца, вещавшего с церковной кафедры, и в глазах его не было ни слезинки. И все же Арто слышал всхлипывания некоторых его братьев и сестер. Вот оно что – значит, все действительно так, как он и думал. Они берегли слезы для церкви. И все же ему казалось странным, что никто из собравшихся не выглядел опечаленным, в глубине души. Люди шутили, переругивались и вообще вели себя так, словно ничего не случилось. Но ведь все изменилось?
– Можно плакать, даже если тебе не грустно. Все зависит от настроения.
Это Тармо и Лахья пытались объяснить Арто, когда все закончилось.
– Или если человек вспомнил что-нибудь еще печальное.
– Или кого-нибудь, кто умер.
– Или если тебе не все равно, что о тебе подумают другие, и ты хочешь, чтобы люди поверили, что тебе не все равно.
Арто толком почти ничего и не понял из того, что ему наговорили, но уяснил для себя одну вещь. То, что кажется ему странным, на самом деле вовсе им не является, и что в глазах более старших и опытных все выглядит несколько иначе.
Как же ему повезло, что у него были Лахья и Тармо, которые могли объяснить ему все что угодно.
Сири нельзя было причислить к тем матерям, которые совсем ничего не объясняют своим детям, но уж больно много дел навалилось на нее в последнее время: и соседи, и полиция, и все дети, и вся родня Пентти, и пожар, и семья Эско. А еще этот Мика, швед, который был почти финном. Впрочем, не надо быть таким суровым. Арто любил Мика, потому что, когда он был рядом, с Арто не могло случиться ничего плохого.
Кроме того, все сестры и братья заботились друг о друге, как это всегда было и будет.
Органная музыка в конце церемонии показалась Арто просто оглушительной, а сидевший рядом с ним Онни орал как резаный во всю мощь своих легких. Он пел о божественной любви, большой и пылающей, пел так громко, что сорвал голос. Арто хотелось зажать руками уши, но он не осмелился. Поэтому сидел спокойно и смотрел на свои руки, чтобы они не выкинули чего-нибудь неожиданного, время от времени поглядывая на гроб впереди.
После церемонии в церкви образовалась длинная очередь с пожиманием рук и взъерошиванием волос, пока наконец все не перешли в дом священника пить кофе.
Было жутко интересно смотреть на всех этих принаряженных и прилизанных людей. И тех, кого он знал и каждый день видел в извазюканных брюках с подтяжками и косынками на головах, и даже те, кого прежде никогда не видел или же не помнил, несмотря на то, что они упорно объяснили ему, кто из них чья тетя, кто дядя, кто сноха и золовка.
Все были одеты в свои лучшие выходные костюмы, надушенные и напомаженные, женщины в черных платьях и чулках, с уложенными волосами, кое-кто даже с красной губной помадой. То у одного, то у другого под мышками расползались темные пятна пота.
Дяди и тети со стороны отца были такими разодетыми и с такими блестящими носами, что он едва их узнавал – и своих братьев, и сестер, и соседей, и кузенов.
Арто подумал и решил, что Сири выглядит, пожалуй, красиво. На ней не было ее всегдашней косынки, вместо этого кто-то (Анни, наверное?) завил ей волосы. Тугие локоны двигались словно живые, когда мама поворачивала голову. Ее глаза были накрашены, и голубые тени делали их еще более голубыми, чем обычно.
Анни с большим круглым животом, ее лицо теперь тоже стало круглее, но это ей шло, а волосы – длиннее.
Ее глаза все время были красными. Анни, единственная, кто плакал, но чем именно были вызваны ее слезы – этого Арто не знал. Может, она скучала по ребенку в животе? Или горевала, что Пентти и малыш никогда не встретятся друг с другом? А может, она скучала по Алексу?
