Содержимое удивило ее. Вещица, прятавшаяся в футляре, почти драгоценность, выглядела как новенькая, словно время ее не коснулось.
Это была пара черных искрящихся птичек, казалось, застывших в полете. Длинные хвостики, острые крылышки рассекали воздух в кильватере гибких, как пружинки, перьев. Нарисовавший их художник поймал короткий и чудный миг, когда вот-вот, через мгновение они сядут. Зажим был украшен мелкими богемскими гранатами.
Ей едва исполнилось двадцать лет, когда она в первый раз приколола их к вырезу платья… Она царила тогда в сердце и в мыслях самого пленительного, самого пылкого из джентльменов Парк-авеню. Молодой человек подарил их ей перед балом и прошептал на ухо:
– Я их выбрал, потому что они такие же, как вы, Артемисия. Воздушные и неуловимые.
«Не такой уж я была воздушной, – подумала старуха, – и не такой уж неуловимой. Если бы ты только захотел, Нельсон Джулиус Маколей, если бы ты захотел…»
Несколько недель назад она прочла некролог на страницах «Таймс».
– Боже мой, дорогой, дорогой Нельсон, – шепотом продолжала она. – Как же я тебя мучила… Прости меня за всё. Если мы встретимся однажды в этом окаянном загробном мире, где вряд ли угощают супом из спаржи, я позволю тебе взять реванш!
Она водила по щеке гибкими и упругими перышками, а в голове всё крутился давешний странный ответ маленького француза… Наконец, незадолго до обеда, она извлекла из секретера карточку, немного подумав, написала на ней две строчки, открыла дверь и зычным голосом позвала Истер Уитти.
* * *
В 19 часов минута в минуту Джослин в смокинге, со сложенным дафлкотом на руке, постучал в дверь Беззеридесов. Стук был точным эхом ударов его сердца о грудную клетку.
Он заранее заказал такси, попутно выяснив, что хуже парижского таксиста может быть только таксист нью-йоркский. Из-за снега большинство их отказывались ехать на юг дальше Центрального парка. Но всё же дело удалось уладить.
Занесенные снегом машины вдоль улицы казались белыми дотами. Часовые-фонари в круглых шлемах, выстроившись в ряд, ждали маловероятной смены караула. Пониже соседней ограды, в том самом рву, где утром его накрыла лавина, еще остался кратер.
Ему открыл Просперо.
– Mazette, Джо! Какой вы элегантный! – воскликнул он по-французски. – Эй, бобби-соксер! Пришел кавалер, похожий на Дэна Эндрюса… Когда он целует Линду Дарнелл. Входите, входите, блестящий юноша.
Джослин тщательно вытер ноги о коврик, набираясь храбрости. В своем наряде он чувствовал себя автоматом среди других автоматов в комнате. Потеребив мочку уха, Просперо показал на потолок.
– Дидо вот-вот будет готова. Ей осталось только принять душистую ванну, подшить платье, сделать прическу, накраситься, купить новые туфли… Я шучу, мой мальчик! – добавил он, увидев, как вытянулось лицо Джослина. – Она просто должна собраться с духом, чтобы предстать пред ясные очи того, кто поведет ее на первый бал. Первый и для тебя тоже, мой мальчик, да?
– Угу…
Просперо поставил пластинку на проигрыватель.
Oh, the weather outside is frightful!
But the fire is so delightful!
Он подмигнул и вдруг посмотрел на руки молодого человека.
– А ты?.. Ты не?.. – начал он.
– Да? – встревожился Джослин. – Что?
Просперо промолчал, только мотнул головой – так обычно стряхивают капли, ненароком попав под дождь.
– Она сейчас спустится. Девушки, знаешь ли…
And since we’ve no place to go
Let it snow, let it snow, let it snow!
Две лаковые туфельки показались наверху деревянной лестницы и замерли на ступеньках, как две нотки на пяти линейках нотной тетради. Джослин завертел шеей между манишкой и галстуком-бабочкой. Две нотки спустились андантино до нижней линейки, и появилась Дидо, сияющий скрипичный ключ, в платье, похожем одновременно на плавучий остров и на облако.
– Привет, Джо, – сказала она веселым тоном, не скрывавшим, однако, смущения: ей всё же непривычно было показаться в таком виде Джослину, который и сам был сегодня столь же непривычным. – Я не очень смешно выгляжу? – тихо спросила она.
Ничего подобного, она сама отлично это знала, но ей тоже хотелось, чтобы это сказали вслух, желательно мужским голосом.
– Ты… – начал Джослин, чувствуя, как натолкнулось адамово яблоко на узел галстука.
– Да?.. – улыбнулась Дидо, покружившись на месте.
– Belle! – выпалил он по-французски.
И тут же с неудовольствием вспомнил блеющий голос Квазимодо и это многократно повторенное Эсмеральде прилагательное. Но Дидо, судя по всему, комплимент был приятен.
– Ты тоже красивый, Джо, – просто сказала она. – С этим белым шарфом в тебе есть что-то от… Синатры. Так бы и вставила тебя в рамку! – добавила она, смеясь.
– Почему бы не обоих в одну рамку, если на то пошло? – тихонько прыснул Просперо. – Ого! Синатра? Скажите на милость… Такого она еще никому не говорила. Не забудь надеть сапоги, бобби-соксер.
– Не забуду! – ответила Дидо и, подобрав подол плавучего острова, сняла с ног нотки. – Не беспокойся, – добавила она, увидев сомнение на лице Джослина, – я возьму их с собой в сумке и надену, когда будем танцевать. Наверняка так сделают все девушки.
Когда она натягивала сапоги, за окном загудел клаксон.
– Такси, бобби-соксер! – поторопил ее Просперо, снимая с вешалки накидку из серебристого каракуля. Он подержал ее в руках и на миг прижался щекой к подкладке. – Она еще пахнет духами твоей мамы, – вздохнул он, помогая дочери одеться. – «Арпеж» от Жанны Ланвен… Сколько лет прошло.
Дидо повисла у него на шее и поцеловала. В ее волосах, завитых и собранных на макушке, поблескивали крошечные розочки из розовых стразов.
– До свидания, папа. Я вернусь к полуночи. Если позже, то ненамного, обещаю.
Клаксон снова загудел. Просперо на несколько секунд крепко прижал дочь к себе и отпустил ее к Джослину. На улице Дидо продела руку под локоть молодого человека.
– Ты же не думал, что я останусь в носочках, а?
Глава 27. Let It Snow, Let It Snow, Let It Snow!
Праздник проходил в Бритчетт-холле, одном из корпусов Пенхалигона. Заснеженный фасад был ярко освещен, и длинные муслиновые фестоны цветов колледжа колыхались вокруг каменных колонн. На извилистых аллеях кампуса были брошены машины, точно детские игрушки, забытые капризными непоседами.
Джослин с трудом узнал гимнастический зал в праздничном убранстве, с развешанными по периметру золотистыми софитами, заливавшими его янтарным светом. Когда он вошел под руку с Дидо, оркестр, состоявший из двенадцати студентов, играл Moonglow на галерее, где обычно упражнялись на брусьях. Внизу были оборудованы бар и буфет, маленькие столики под шпалерами прятались за огромной рождественской елкой. Среди официантов Джослин узнал мистера Клодаха, преподавателя английского, и Расса, старосту общежития второкурсников.
