– Пусть мне еще приплатят, чтобы я играл в Брайтонском! – сухо отрезал Стайнер. – Так вы мне не ответили. Вы знаете Стеллу Эллибаш?
– Которая дрыгает своими хорошенькими ножками в клубе «Канарейка»? – подколола Уиллоуби без улыбки.
Манхэттен молча разложила перед Ули Стайнером три белые рубашки. Он подумал, выбрал шелковую и только после этого ответил:
– Точно. Бросьте, чем морочить мне голову вашими бреднями, скажите лучше, как вам… вот это!
Он выдвинул ящик и извлек две переплетенные золотые буквы «С» в оправе из серого бархата – футляр для украшений фирмы Картье. В следующее мгновение появился браслет – золото, сапфиры и рубины переливались в его пальцах, как виноградная гроздь на солнце.
– Покупать фрукты не в сезон – без штанов остаться можно, – невозмутимо заметила Уиллоуби.
– Эти, – промурлыкал Стайнер, – обошлись мне подороже штанов. Но малышка Эллибаш этих денег стоит с лихвой. Особенно ее ножки. Рубен? Приложите карточку, пожалуйста. Напишите что хотите. «Их блеск не может затмить сияние ваших глаз», что-нибудь в этом роде…
Адвокат открыл было рот, но Стайнер остановил его жестом трибуна на ступеньках Капитолия.
– Ради бога, Сесил. Потом.
Сесил раздраженно поморщился. Не сказав ни слова, он нехотя пожал Стайнеру руку и отступил к двери. В ту же минуту та распахнулась, как от порыва ветра, впустив в уборную огненную птицу. Птицу в дорогих мехах.
– Ули! – проворковала птица в норковом оперении, точно спикировав на браслет, который Ули Стайнер всё еще держал в руках. – О! Это мне?
Манхэттен попятилась, зарывшись в ворох одежды между вешалками в гардеробе. Маловероятно, что Юдора Флейм запомнила ее среди кордебалета «Рубиновой подковы», но как знать. Тем не менее она осторожно высунула голову наружу: браслет уже перешел из рук в руки.
– Darling! – щебетала Юдора, гладя пальцами драгоценные камни. – Ты с ума сошел, ты просто сошел с ума…
Стайнер окаменел, Уиллоуби держалась царственно-спокойно. Рубен молчал, не зная, куда девать ручку и карточку. Адвокат улизнул.
Юдора крутила браслет так и этак, прикладывала к руке. На ее аспириново-белой коже рубиновые виноградины казались сверкающими каплями крови.
– Я обожаю браслеты, – пропела она, обвиваясь вокруг Ули Стайнера. – Хотела бы иметь их сотню! Быть спрутом, чтобы носить все сразу! Обожаю тебя…
Он наконец пришел в себя и двумя руками отстранил спрута.
– Обожай, – сказал он. – С моей стороны возражений нет. Но должен тебя огорчить, это украшение предназначено не тебе.
Не успела птица взмахнуть не по-птичьи длинными ресницами, как Ули Стайнер снял с нее браслет.
– Его хозяин – Рубен, – сказал он строго. – Это подарок его… будущей жене. Когда ты вошла, он просто интересовался нашим мнением о покупке.
В первое мгновение Юдора только подняла свои безупречные брови, потом испустила красноречивый вздох. И наконец включила мозг, который неминуемо стал вырабатывать подозрения.
– Как Рубен может позволить себе такое дорогое украшение на жалованье, что ты ему платишь, Ули? – спросила она, продолжая с сожалением поглаживать левое запястье, которое ей больше нечем было украсить. И выдвинула еще один аргумент: – Сколько я здесь бываю, никогда не замечала, чтобы у твоего секретаря была подружка.
Юдора крутанулась, взметнув меха, и пригвоздила Рубена к месту своим огненным взглядом. Секретарь разом уменьшился, совсем утонув в недрах своего траурного костюма.
– Я ее знаю? – спросила она.
– Ну… – промямлил он, откашлявшись, – не сказать чтобы, но…
– Не сказать чтобы? – прошипела Юдора. – Что вы этим хотите… сказать?
Из груди Ули Стайнера вырвался бесконечно долгий вздох. Его усталый взгляд переместился с секретаря на гардероб, с гардероба снова на секретаря. Он свинтил крышку с баночки Max Factor, стоявшей на туалетном столике, и, глядя в освещенное зеркало, размазал по лицу немного грима.
– Хорошо. Ты добилась своего, Юдора, – тихо сказал он с выражением крайней скуки на лице. – Будущая жена здесь. Перед тобой.
Уиллоуби от неожиданности споткнулась о ножку софы.
– Где? – воскликнула Юдора, вытянув шею совсем по-птичьи, точнее, по-гусиному.
– В этой комнате. Она такая скрытница, что прячется сейчас среди вешалок, вон там, в гардеробе. Ее зовут Манхэттен.
Манхэттен так и подскочила, не веря своим ушам. Она открыла было рот, поперхнулась, закрыла его и прижала к груди два чехла с костюмами, внезапно забыв, что хотела повесить их на место.
– Рубен собирается на ней жениться. Но должен тебе сказать, что ты всё испортила! – закончил на трагической ноте Ули Стайнер.
– Манхэттен? Она новенькая? – спросила Юдора, ощупав девушку взглядом своих птичьих глаз.
Могла ли эта женщина ее узнать? Могла ли вообще Юдора поверить нелепой лжи любовника, которому просто не терпелось свернуть этот разговор?
– Она заменила Хельгу, костюмершу, которую, помнишь, ты… не любила, – сказал Стайнер. – Ну полно. Обними нашего бедного Рубена.
Сомнения и подозрения так и сочились в этот миг из всех пор Юдоры. Даже не взглянув на futurs mariés, Ули Стайнер точным ударом добил противника.
– Когда ты пришла, я как раз предлагал им отметить это событие как-нибудь на днях. В «Копакабане», например. Я просто обязан это сделать для моих голубков. О… ты, разумеется, приглашена, Юдора.
Теперь он наносил на лицо грим с внезапной щедростью человека, чудом спасшегося от гибели.
– Как вы на это смотрите, Рубен? – промурлыкал он до обидного ласковым тоном. – А вы, Манхэттен?
Глава 21. Moses Supposes His Toes are Roses (but Moses Supposes Erroneously)
Когда Джослин, едва не уснув на лекции под монотонный голос профессора Патриции Гельмет, возвращался под вечер в «Джибуле» с головой, нафаршированной историей музыки Средних веков, из эркерного окна его окликнула Дидо, в пальто, готовая к выходу. Она махала ему чем-то похожим на кошку орехового цвета.
– Хочешь, пойдем посмотрим фильм? – предложила она. – Папа сегодня дежурит в «Пенсильвании».
– Хм, почему бы нет.
– Не снимай пальто.
После долгой прогулки по холоду от Пенхалигона Джослину очень хотелось в туалет. Но сказать об этом было выше его сил, легче сдержаться.
– Какой фильм? – спросил он, но окно уже захлопнулось.
Джослин ждал у крыльца. Дидо появилась через минуту.
– Идем? – сказала она, нахлобучив на голову ореховую кошку, которая при ближайшем рассмотрении оказалась шапочкой из искусственного кролика и очень ей шла, – впрочем, как говорится, на красотке и рогожа – шелк.
