– Жаль, что я с ним незнакома, – произнесла Дидо мечтательно.
– До тех пор я был средним учеником. А благодаря ему полюбил учиться. Вот так. Каждый день после уроков я поднимался в чулан. Он сам сочинял для меня задачи и задавал их так, будто это были ребусы, игры, фокусы. Такое придумывал, я только диву давался. Еще он научил меня играть в шахматы. Это было здорово. И ему веселее, я видел.
– А девочка? Старая красавица, в которую ты влюбился?
– Ее звали Марианна.
Рев мотора стих. Оба вскинули головы. Но это был всего лишь светофор. Вскоре фургон покатил дальше.
– Он и правда едет во Флориду, – мрачно сказал Джослин.
Дидо тут же дала ему тычка.
– Не отвлекайся.
– Марианна играла на пианино. В нашем доме ей это запрещалось: чтобы никто не услышал. Она была очень несчастна, ей ужасно этого не хватало. Но со временем вся семья была посвящена в тайну, и тогда ее отец разрешил. Только с одним условием: я должен был находиться рядом с ней, когда она играла. Он сказал, что это НЕПРЕМЕННОЕ условие.
– Не понимаю, – пробормотала Дидо.
Джослин догадался, что она нахмурила брови. Ему ужасно захотелось потрогать ее лоб, чтобы в этом убедиться.
– Мы выработали стратегию, – объяснил он. – Если вдруг прохожий или гость поинтересуется, кто играет на пианино, Марианна должна быстро спрятаться в большой сундук, его специально поставили рядом, и пусть думают, будто за инструментом я один. Но этого ни разу не случилось. И потом, мы играли тихонько. Весь день Марианна ждала меня. Ждала, чтобы наконец-то поиграть на своем любимом пианино. Если я задерживался, она сердилась.
– Мальчикам нравится, когда девочки их ждут.
– Никогда я не слышал, чтобы так играли. Au clair de la lune под ее пальцами – это было нечто, слеза прошибала.
– Оклей дела лун? – с трудом выговорила Дидо по-французски.
– Ты никогда не слышала?
Джослин напел ей первый куплет, единственный, который знал, – единственный, который знают все французские дети.
– А что это значит? – спросила она. – Нет, ладно, не надо. Расскажи лучше про ваш первый поцелуй с этой Марианной, может, я засну.
– Мы с ней никогда не целовались, глупая. Мы музыку играли, только музыку. В Париже меня с шести лет водили на уроки к мадемуазель Обуэн. Сущее наказание. Я там умирал от скуки, – вздохнул Джослин. – С Марианной было совсем другое дело… Она дала мне стимул. Я старался не отставать от нее, играть лучше. Мне было просто необходимо ее поразить. Музыка стала нашей общей страстью. Спортом, виртуозным и чертовски увлекательным. Марианной, кстати, ее назвали в знак благодарности. Потому что Франция приняла их, когда они бежали из Венгрии. У Марианны была мечта: стать знаменитой пианисткой и выступать с концертами во всех оперных театрах мира. Если бы не она, мне бы самому и в голову не пришло стать пианистом. Всё это продолжалось без малого год.
Джослин помолчал. Пальцы ног в ботинках превратились в ледышки, но двигаться не хотелось.
– У тебя ноги не мерзнут?
– Не знаю, – совсем тихо ответила Дидо. – Я их совсем не чувствую. Рассказывай дальше.
– Фейдеры всё лето ждали проводника. Но обстановка была непростая, диверсии, карательные меры… Местность прочесывали, повсюду были войска. Уйти не удалось. Потом, зимой, и вовсе стало невозможно. Зима в этих краях может стать настоящей западней. Был случай, один крестьянин много часов искал в метель дорогу к своей ферме, а два дня спустя его нашли мертвым под снегом, в тридцати метрах от дома… Представляешь?
Дидо промычала гм-гм и вздохнула.
– Аттикусу с детьми пришлось дожидаться весны. А я и думать забыл, я так привык, что они с нами… И вот однажды, в марте, они ушли. Исчезли. Я прихожу из школы – а чулан заперт. Мамидо сказала, что проводник увел их, это держали в тайне. Ну и… вот. Больше я их не видел.
Джослин опять надолго замолчал.
– В ту ночь, – продолжал он, – я не сомкнул глаз. Всё надеялся услышать их шаги, ждал света под дверью. Сейчас, – вздохнул он, – они, скорее всего, в Аргентине. Я нашел прощальную записку Марианны под крышкой пианино, и подпись Аттикуса там тоже была. Они уходили в спешке, жалели, что не смогли со мной попрощаться, писали, что обнимают меня, Марианна за всё благодарила. Только в прошлом году Папидо признался мне, что проводник взял их вместо другой семьи – она пряталась в амбаре в сорока километрах от нас, немцы нашли ее и расстреляли…
Голова Дидо тяжело скатилась на грудь Джослина, дыхание стало глубже.
– Эй! – встревожился он. – Спать нельзя! – И принялся энергично растирать ей руки. – Иначе замерзнешь насмерть!
– Ну и пусть, – сонно пробормотала она. – Мне будет хорошо.
Он в панике попытался выпрямиться… и в эту самую минуту грузовик затормозил. Это разбудило Дидо.
Оба сели, стукнувшись макушками о мягкую массу… Поспешно втянули головы в плечи.
Снова лязгнул замок. Дверцы распахнулись. Джослин и Дидо сощурили глаза, как разбуженные лисята в норе.
Поверх шерстяной куртки в красную и черную клетку на них смотрело мужское лицо, увенчанное мясницким колпаком ослепительной белизны, подчеркивавшей черноту глаз и такую же черную кожу.
– Ого! – воскликнула Дидо, к которой разом вернулась вся ее энергия. – Не пора ли слезть с этой карусели?
– Какого черта вы тут делали? – воскликнул мужчина. – Вы, часом, не дружки трех давешних громил? Тех, с битами?
– Нет-нет! – поспешно ответила она, вставая среди мясных туш и стараясь не смотреть на них. – Наоборот, они нас хотели взгреть.
Мясник смотрел, как она вылезает из фургона, с озадаченным выражением на круглом лице.
– Другого места не нашли, чтобы обжиматься и целоваться, – буркнул он.
– Мы не обжимались и не целовались, – с достоинством возразил Джослин. – Ваш грузовик был единственным убежищем нашей свободы слова. Огромное спасибо, что оставили его незапертым, – закончил он с широкой улыбкой.
Кивнув на прощание, они побежали к огням, светившимся метрах в ста.
– Хаустон-стрит, – определила Дидо. – Гринвич-Виллидж.
В этом квартале улицы были не такие ровные, кое-где кривые, дома более провинциальные; на окнах сушилось белье. После холодильной камеры температура казалась почти сносной, но восточный ветер скоро напомнил, что зима на пороге.
– Жаль, что здесь не Флорида, – вздохнула Дидо, потуже завязывая шарф.
Эта вскользь оброненная фраза повергла Джослина в бездну догадок. Что она имела в виду? Флориду-Флориду? Или дафлкот?.. Ну почему девушки всегда говорят загадками? Особенно о самом важном?
Они нашли магазинчик с дубовой барной стойкой в углу. Дверь закрылась, и тепло от угольной печки окутало их ласково, будто обнял старый дядюшка, вернувшись из Бразилии.
