– О боже мой! – шептала она, уткнувшись в жесткую шерсть. – Где же ты, Арлан… Где ты… Хэдли. Январь 1946
– Вы впервые путешествуете на «Бродвей Лимитед»? – спросила женщина в соседнем кресле.
Хэдли с улыбкой кивнула.
– Я, наверно, выгляжу деревенской простушкой, – сказала она, – но да, я впервые покинула мой город и мой дом. Впервые еду в Нью-Йорк, впервые буду чистить зубы в поезде, впервые спать в вагоне. Впервые… всё!
Все кресла и диванчики в панорамном вагоне были заняты. В широких овальных окнах, как на экране, убегали назад заснеженные холмы. Паровоз мчался, силясь перегнать темные тучи, он, казалось, надеялся, что кусочек синего неба ждет его там, впереди. Дама подхватила свою маленькую дочку, которая слезла на пол вслед за упавшей куклой Брендой.
– Мы выходим в Ван-Верте, – сообщила она, пристраивая девочку и куклу на коленях. – Мой муж только что демобилизовался, мы встретимся с ним там, у его родителей.
– О! Какое это, должно быть, для вас счастье.
– Да, я счастлива. Но вместе с тем немного… трушу, признаться. Я четыре года не видела Руди. Милли была совсем крошкой, когда он уехал воевать в Европу.
Она подняла руку к затянутому в сеточку узлу волос, погладила украшавший его бархатный бант. Усталые карие глаза подернулись легкой печалью.
– Зачем же так? – спросила Хэдли своим тонким голоском. – Подумайте, как он рад, что наконец-то обнимет жену, прижмет к груди дочку. Что соединится с семьей. Что вернулся… живым.
Женщина стряхнула крошки от печенья с дочкиного рукава.
– Так-то оно так. Но мысли всякие не дают покоя… Времени ведь прошло немало. Я жила без него. Он жил без меня. Последний год он был в Париже… Ладно, будем надеяться, что всё обойдется. А вы? – Она постаралась перейти на более легкий тон, сменив тему. – Будете жить в Нью-Йорке?
Хэдли просияла.
– Может быть. То есть я уверена! Я танцовщица. В прошлом месяце мистер Казнар, мой учитель танцев, записал меня на прослушивание к Берил Хэмфорд.
Молодая мама покивала, судя по всему, не особенно впечатлившись, и Хэдли поспешила объяснить:
– Они продюсируют спектакли. Туда очень трудно попасть. Но если вы приняты в команду Хэмфорд, работа вам гарантирована, и даже в самых престижных шоу. Вы, конечно, слышали о «Красных башмачках»? Это они. По этому спектаклю будут снимать музыкальную комедию на «Метро Голдвин Майер».
– Скажите на милость, это действительно кое-что. Давайте это отпразднуем, а? Чокнемся за ваши будущие успехи.
– И за конец войны. И за возвращение мужей! Меня зовут Хэдли Джонсон.
– Альма Молден. Ты тоже хочешь попить, Милли?
Они заказали «Севен-Ап», шерри-бренди и оршад бармену в белоснежной куртке и черном галстуке-бабочке, который стоял за сверкающей стойкой в конце вагона. Полки со стаканами еще украшала новогодняя гирлянда, а на красном дереве стойки красовалась золотая надпись Happy New Year 1946! Новому году было пять дней и несколько часов. Шла первая неделя пятого мирного месяца.
Небо чернело. Локомотив мчался что было мочи, но темная громада туч мчалась по небу еще быстрей, и он не мог, как ни старался, ее обогнать. Редкие снежинки уже кружили в воздухе. Говорить о войне больше не хотелось.
Утопая в мягком сиденье, убаюканная легким покачиванием вагона, Хэдли потягивала лимонад, с немым восторгом созерцая уютные кресла, обтянутые синим полотном с набивным рисунком, темное золото свода над головой, бархатный ковер, атласно поблескивающие медные панели. Она попала в ларец с драгоценностями. Альма улыбнулась ей.
– Эти пульмановские вагоны так романтичны, правда? Мы с Руди ездили поездом «Чиф» в свадебное путешествие в Калифорнию. Купе люкс. Три дня… Мечта. Среди пассажиров был Кэри Грант с супругой. Вы представляете? Они занимали три сьюта. Половину вагона! Руди посмеивался, говорил, что, как бы ты ни был богат, чтобы спать, всё равно хватит одной кровати. За ужином нам достался соседний столик. Кэри Грант был так же красив и очарователен, как в фильмах…
Она отобрала стакан оршада у маленькой Милли, которая пыталась напоить свою Бренду.
– Руди обещал мне еще много путешествий. Когда настанут лучшие дни…
– Они уже настали! – пылко воскликнула Хэдли. – Война кончилась, ваш Руди вернулся, вы скоро встретитесь, а я стану звездой Бродвея! – со смехом заключила она. – Я взяла купе поскромнее, но для меня это путешествие всё равно…
Сказка. Слово казалось ей глуповатым. Умолчала она и о том, что ее родители залезли в долги, чтобы оплатить ей эту поездку: их сбережения почти целиком ушли на лечение Лоретты, ее старшей сестры, когда та заболела туберкулезом.
– Вы так молоды, – сказала Альма Молден.
– Не так молода, как ваша маленькая Милли!
Альма достала из сумки визитную карточку.
– Возьмите. Если будете когда-нибудь в Ван-Верте, навестите нас… Нет, серьезно, Нью-Йорк вас не пугает?
– Нью-Йорк меня ужасает!
Альма снова посадила Милли на колени. Девочка была неразговорчива, даже с куклой не болтала. Время от времени, однако, Хэдли ловила на себе пристальный детский взгляд: дети ведь всё видят и подмечают в окружающем мире, который зачастую забывает о них. Ее каштановые косички были уложены колечками над ушами и завязаны клетчатыми бантиками под цвет юбки.
– Но я, – продолжала Хэдли, убирая карточку в сумку, – девушка сильная, серьезная и… знаю, чего хочу.
* * *
В мягком оранжевом свете купе F, под мерное урчанье поезда, укачивавшего ее в своих объятиях, Хэдли задремала. В дверь постучали.
– Проводник! Я разберу вам постель, мисс?
Она застегнула кофточку и открыла. Проводник приветствовал ее, щелкнув пальцами по фуражке. В руке у него было нечто вроде открывалки для консервов. Легким движением фокусника он откинул кушетку, и как по волшебству появилась постель – белые, без единой складочки простыни, натянутое одеяло.
– Чудо! – захлопала она в ладоши.
– Угу, – флегматично отозвался он. – Пенсильванская железная дорога и своим служащим предоставляет эту модель. Вот только моей Марджори на ней нет. С ней-то любая койка покажется произведением искусства.
У него были большие отвисшие щеки, волосы с проседью и немного усталое лицо. Хэдли рассмеялась и сунула ему четвертак.
Проводник показал ей звонок на случай, если что-нибудь понадобится, встроенное радио, дал меню и сказал, что ужин в вагоне-ресторане подают с семи и что форель сегодня, говорят, удалась. Новый щелчок по фуражке – и он уже стучался в соседнее купе.
