– Так твоя косоглазая музыкантша искала мужа, говоришь? – вмешался бдительный страж, продолжая просматривать списки.
– Да, искала и нашла. Но это был, как оказалось, не ее муж. И вдали от истрийских родных берегов упокойся душа в бледном русле обиды, – безмятежно продекламировал Космо Браун.
Он допил кофе. По-прежнему раскачиваясь. И заключил:
– Шекспир.
– Гиббс. Я нашел. А эти двое? – грозно вопросил Боб, указав подбородком на Манхэттен и Джослина. – Они тоже записаны?
– Они со мной, – ответила Пейдж и добавила не моргнув глазом: – Они будут подавать мне реплики.
– Второй этаж.
Прильнув ухом к радиоприемнику, вахтер махнул рукой, то ли указывая на трубы под потолком, то ли давая понять: «Свободны!»
Свободны так свободны.
– Бай! – попрощался Космо Браун. – Какая желтая луна, ночь молода, уйдем под сосны синие Монтаны…
– Опять Шекспир? – фыркнула Манхэттен через плечо.
– Фрэнк Синатра, – ответил он, показав, будто чокается с ней стаканчиком.
В этот день Джослин узнал, что первый этаж в Америке зовется не rez-de-chaussée, как во Франции, а просто первым, а следующий – не первым, а вторым. Им навстречу вышла молодая женщина, поставила галочку против имени Пейдж, дала ей карточку с номером 19 и открыла дверь, за которой надрывался мужской голос.
Женщина улыбнулась ангельской улыбкой.
– К мистеру Лайлу Бейкеру. Подождите здесь. Вас вызовут.
Было темным-темно, освещена только сцена. В луче софита кружила пыль, словно косяк ленивых рыбок завис в глубине.
Кресла справа и слева занимали группы молодых людей, другие стояли в углах и прямо под сценой. Все неподвижные, безмолвные, все с текстами в руках.
Воздух в зале был густой, тяжелый, пахло деревом, опилками, старой тканью и еще чем-то незнакомым Джослину. Он впервые был в театре.
Он ждал вместе с Пейдж и Манхэттен, укрывшись за занавесом.
На сцене молодая девушка на подгибающихся от страха ногах тараторила свой текст так, будто за ней гнался скорый поезд.
– Стоп! – прогремел голос Лайла Бейкера раскатисто, как из пещеры. – Вы играете или бежите марафонскую дистанцию? Кто следующий, Карл?
– Семнадцатая, – отозвался юношеский голос. – Мисс в розовом костюме.
Розовый костюм поднялся с кресла, чтобы заменить на сцене марафонскую бегунью. В темном зале маленький круг света между рядами освещал пюпитр и две или три фигуры за ним. Оттуда и доносились голоса.
– Вы выучили ваш монолог, мисс?..
– Келли. Да, выучила.
– Начинайте.
– Да, это я, Розалинда. Вот я и вернулась, Кристофер…
Розовый костюм играл уверенно и непринужденно. Только видневшиеся из-под него красивые точеные ножки переступали по сцене с некоторой нервозностью, которую их обладательница успешно сдерживала. Из рукава время от времени выныривала белая перчатка и порхала в воздухе или изящно теребила нитку жемчуга на шее.
– Я вернулась только ради вас, Кристофер…
Если искать недостатки, то разве что голос подкачал. Слабый и какой-то ломкий, он не долетал до последних рядов. Зрителям в глубине зала и на балконе приходилось напрягать слух. Выговор был немного тягучий («Филадельфия», – шепнула Манхэттен на ухо Джослину). Больше придраться было не к чему, фигура идеальная, игра естественная, без зрелищных эффектов.
– …Мне нравятся ваши глаза, Кристофер! Вы ничего не имеете против?
Розовый костюм замер в ожидании под софитом.
– Карл? Запиши розовую.
– Левая сторона, № 17.
Розовый костюм просиял улыбкой, кинулся к кулисам, туда, где они стояли, и возбужденно сжал их руки.
– Вы были великолепны, – сказал Джослин от всего сердца.
Розовый костюм оказался совершенно обворожительной девушкой с лебединой шеей и короткими легкими кудряшками. Ее светлые глаза искрились от радости. Пейдж смяла на груди букетик, вздохнула, передумала, улыбнулась.
– Должна согласиться. Вы были великолепны. Я Пейдж.
– Грейс. Спасибо, Пейдж, очень мило с вашей стороны.
«Филадельфия», – снова шепнула Манхэттен на ухо Джослину.
Восхитительная Грейс в розовом ласково похлопала Пейдж по руке. Белизна шевровых перчаток придавала ей особый шик, словно озаряя.
– Вам не о чем беспокоиться, – сказала она, – меня никогда не берут. Семь прослушиваний за месяц. Каждый раз ухожу ни с чем.
Она повернулась к Джослину.
– А вы, похоже, нездешний. Итальянец?
– Француз. Из Парижа. Я Джо.
– Пари-и… – повторила она мечтательно. – Вы давно здесь?
– Пятнадцать минут.
Она рассмеялась озорно и загадочно. Губки в розовой помаде, розовый костюм.
– Я хочу сказать, в Нью-Йорке?
– Со вчерашнего дня.
– Девятнадцатая! – выкликнул по-прежнему невидимый Карл.
– Добро пожаловать в Америку, Джо.
И, дружески кивнув, розовая девушка убежала за кулисы, откуда ей уже махали чьи-то руки.
– Девятнадцатая!
Пейдж вздрогнула, зажмурилась, вдохнула полной грудью, повернулась на каблуках.
Манхэттен взглянула на часы.
– У тебя репетиция? Ты не опоздаешь?
– Уйду, как только выступит наша звезда.
Пейдж ступила под белесый свет софита. Рыбки-пылинки заколыхались вокруг ее щек, шиньона, меха шубки.
– Мисс?..
– Гиббс. Я знаю мой текст, – быстро добавила Пейдж.
В темноте гулко прозвучал ее короткий нервный смешок.
– Вам не жарко? Ваши меха…
– Это мой костюм.
– Хорошо. Слушаем вас.
Молчание Пейдж затянулось. Так затянулось, что Джослин подумал было, не случился ли у нее провал в памяти. Манхэттен поправила съехавшие на кончик носа очки.
– Это я, Розалинда. Вот я и вернулась, Кристофер. Я всё так же весела, обворожительна, мои зубки как жемчуг, не правда ли, я счастливица?
Грейс в розовом костюме обернулась и смотрела с интересом. Розалинда-Пейдж говорила, расхаживала по сцене, шубка нараспашку, в руке букетик.
Сделав паузу перед последней репликой, Пейдж привстала на цыпочки, раздувая ноздри, и воздух вошел в ее грудь со свистом.
– …Мне очень нравятся ваши глаза, Кристофер! Вы ничего не имеете против?
Она выкрикнула это, выплюнула, как ругательство, с силой отшвырнув от себя букетик в апогее пылкого кокетства.
