Мы остановились на Банки Нуови и снова взяли выпить. Вокруг было полно народа, дом напротив почти развалился, но кое-как держался, некоторые стены сохранились, выглядело так, будто внутри какой-то из квартир взорвалась бомба. Я спросил Русского, смог бы он спать в доме, который готов обрушиться в любой момент. Он ответил, что у меня лучше получается забить на все и не страдать.
– Если ты и страдаешь, то этого не показываешь, а если страданий не видно – считай, их и нет совсем.
Я не стал его поправлять.
Не сказал, что на самом деле схожу с ума каждую минуту, что и сейчас, когда выгляжу как обычно, я на самом деле схожу с ума. Не сказал, что это как болеть раком – пусть внешне я и казался обычным, внутри уже давно прогнил. Не сказал, что мне засунули руку в грудь и вырвали сердце. Не сказал, что умираю. Не сказал, что хочу умереть, может быть, всегда хотел, а Нина только ухудшила ситуацию. Я ничего ему не сказал, промолчал, потом подумал, что молчание может быть превратно истолковано, принято как еще одно доказательство моего наплевательства на все, положил Русскому руку на плечо и спросил:
– Что будешь пить?
Я отстоял очередь в бар, взял Русскому водку-тоник с двумя каплями «Ангостуры» и лаймом, чтобы показать, как я люблю его, себе купил пиво. В кармане осталось 10 евро, это были последние деньги, которые у меня оставались в этом мире и в любом другом.
Я вышел из бара и увидел, что Русский разговаривает с девушкой. Подошел ближе. Русский представил нас друг другу:
– Это подруга Сары.
Я пожал девушке руку, и она мне напомнила покинутый дом, который был когда-то красивым, с лужайкой, теперь заросшей сорняками, зелеными и высокими, частично скрывающими дом от взглядов окружающих. На ней были обтягивающие брюки и белая спортивная майка. Она рассказала, что ждет подругу, которая пошла прогуляться, что Неаполь летом просто ужасен. Спросила, какие у нас планы на отпуск. Ни я, ни Русский не сказали, что мы все время в отпуске и поэтому никуда не едем. У нее был монотонный голос, как у слабоумной, синие круги под выцветшими глазами, привлекавшие к себе внимание, и красивая высокая грудь. Я представил ее голой, без майки и лифчика. Посмотрел на ее ступни. Она носила вьетнамки, длинный ноготь на большом пальце торчал вперед, и казалось, он плавится от прикосновения к раскаленному асфальту. Я подумал, что она не из стеснительных, раз демонстрирует всем этот ужас, как нечего делать. Подумал, что ее большой палец похож на коготь велоцираптора.
Девушка говорила что-то еще, но я не слушал, потом она попрощалась и поцеловала каждого в щеку.
После того как ее фигура скрылась за углом, Русский сказал, что если я приложу немного усилий, то смогу спокойно ее трахнуть. Сказал, это несправедливо, когда нужно учитывать кучу разных мнений, чтобы просто перепихнуться, ведь все всех знают.
– Не знаю, как так возможно, что СПИД больше не убивает, – сказал он.
Потом посоветовал мне всегда надевать презерватив, чтобы не принести домой всяких «подарочков» или еще чего похуже.
– Ты только представь, мало того что тебя назвали в честь марки презервативов, так ты еще и сам презерватив надеваешь, круто же?
Мы подошли к машине. Русский завел мотор:
– Поехали на море, но не завтра.
– О’кей, – ответил я.
Повисло молчание, весом в десять тонн. Оно давило на нас. Окна были открыты, идеи ускользали, слов тоже недоставало. Я смотрел в окно и пытался придумать тему для разговора. Смотрел в окно и не видел ничего настолько значительного, чтобы отвлечься от этой тишины.
Мы проехали американское консульство, я взглянул на пальмы, растущие вдоль улицы, и мне казалось, что все наладится.
Выскочив из туннеля, мы остановились на светофоре. Русский пригнулся, чтобы проверить, горит ли еще на светофоре красный, и я увидел его затылок. Лобовое стекло машины было в трещинах. Точка напротив моих глаз была центром паутины.
– Зеленый, – предупредил я его.
Русский сел как раньше.
Мы повернули на виа Караваджо.
– Что бы ты выбрал на моем месте? – спросил он тихо, словно боялся, что нас кто-то подслушивает.
Один билет до Бразилии или петлю на шею, подумал я. Но ответил:
– Понятия не имею.
Мы подъехали к моему дому, он заглушил мотор. Достал из кармана пакет с табаком и начал сворачивать самокрутку. Закурил.
– Если все пойдет плохо, будешь свидетелем?
Я уточнил, собирается ли он жениться, и Русский кивнул.
В какой-то степени мне понравились его намерения. Я потерялся в середине океана, мой корабль затонул, нечего и пытаться его спасти. Я нашел топор и начал рубить, сперва переборку, следом один борт, другой борт, чтобы открыть течь… и потом все, прощайте.
Я сказал, что на секунду подумал – он собирается в суд, потому что планирует убить Сару, но Русский не засмеялся и вообще не ответил. Я принялся сворачивать самокрутку и пытался вспомнить, есть ли у свидетелей на свадьбе какие-то особенные обязанности: приносить какие-нибудь клятвы, тратить больше денег, чем другие гости, что-то подобное. Мне ничего не пришло на ум, и я согласился, еще и потому, что мне было нечего терять.
– Тогда конечно, – сказал я. – Можешь на меня рассчитывать, что бы ни случилось.
Я старался выглядеть торжественно, Русский благодарно кивнул и пожал мне руку. Свет уличных фонарей отражался от стекол его очков и тонул в глазах.
Мы все жили в доме моей бабушки, и дом был точно таким же, как и во времена моего детства. Ночью я спал в гостиной рядом с кухней, и когда кто-то вставал попить воды, я все слышал. Моя бабушка была в спальне, рядом с входной дверью, эта комната раньше принадлежала моим тетям, пока они не вышли замуж. Часто меня накрывала волна страха, когда я, открыв глаза в темноте, думал, как легко она могла выйти из дома и убежать.
Утром я старался не встречаться с ней и прятался.
Днем приходил в комнату бабушки, ложился с ней рядом. Целовал ее, гладил ее лицо и потом укладывал ее голову себе на живот, мы разговаривали, а потом я начинал думать о ней, думать, что она делала, одна, за стеной, в другой комнате.
– Я думаю, что она сумасшедшая, – сказала мне однажды бабушка.
Ее глаза были закрыты, и голос меня удивил.
– Почему? – спросил я.
Она объяснила, что показала ей вышивку крестиком, на которой была изображена женщина, которая вышивала крестиком, и она спросила, может ли потрогать ноги этой женщины.
– И что ты сделала с вышивкой?
– Спрятала глубоко в шкафу.
– Можно посмотреть? – сказал я.
– Нет. Нельзя.
Когда я убедился, что бабушка уснула, то встал с кровати, прошел по коридору и потом открыл белую дверь ее комнаты. Кровать была рядом с балконом, сквозь опущенные жалюзи пробивалось немного дневного сна. Я подошел, она спала, и я смотрел, как она спит. Я стоял неподвижно и наблюдал за ней, пока она не издала странный звук, я испугался встретиться с ней взглядом, отступил и закрыл дверь, и школа закончилась одним солнечным и жарким днем. Я пошел проверить, и меня выгнали. Вернулся домой и у двери встретил отца, в руке у него была тяжелая оплетенная бутыль красного вина.
