Они говорили о комедии, которую видели в театре, в ней речь шла о кухонной бригаде. Из того, что они говорили, из их комментариев, эмоциональных, но при этом корректных, я понял, что все они, в большей или в меньшей степени, были начинающими актерами. Я огляделся и спросил себя, куда подевались обычные люди, те, кто работает в банках или зарабатывает на жизнь, трудясь на заправке. Отошел и вернулся с большой бутылкой «Перони». Нина подошла ко мне. Тихим голосом спросила, надо ли после шести бокалов «Сприца» продолжать пить. Спросила, брошу ли я пить, если заработаю цирроз печени. Я засмеялся и попробовал поцеловать ее. Сказал, что я пьян, пьян от любви к ней, но она не засмеялась и ничего мне не сказала, на площади становилось все более людно, и я решил уйти. Джузеппе предложил подвезти меня до дома. Я решил – он предложил это потому, что заметил, как меня шатает, поэтому отказался, заявил, что поеду на метро. Проводил их до машины, попрощался с Джузеппе и поцеловал Нину.
– Я люблю тебя, спокойной ночи, – сказал я.
– Я тоже тебя люблю, – ответила она.
Мы увиделись через два дня в Монтесанто, и когда она появилась, то первым делом протянула мне свой рюкзак, а потом руку. Я сжал ее руку, и мы зашли на станцию метро. Билеты не покупали, потому что турникеты были открыты и ни одного контролера рядом. Пока мы сидели и ждали поезд, Нина оглядывалась по сторонам, как будто в музее. Рассматривала светильники высоко под потолком, громкоговорители, из которых лилась какая-то классическая мелодия. Я спросил, в чем дело и почему ей так любопытно, а она ответила, что никогда не ездила по этой линии метро.
Подошел поезд, мы сели в вагон друг напротив друга. Сиденья были затянуты синим дерматином.
Нина сказала, что рада поехать туда, где я вырос, а я ответил, что мне странно сейчас туда возвращаться, совершенно незачем, ведь бабушка давно умерла, а дед живет в доме престарелых.
– Думаю, что я – твоя причина туда вернуться, – улыбнулась Нина.
На станции Кампи Флергеи я сказал, что мы выходим и будем ждать другой поезд, который останавливается на нужной станции.
Стоило нам выйти, как мы услышали объявление и быстро, почти бегом, перешли на другой путь. Подошел другой поезд. Из окна я увидел табличку с названием станции – «Баньоли» – и почувствовал волнение.
– Идем, – сказал я, едва поезд стал тормозить.
Выйдя со станции, мы какое-то время шли пешком.
Я остановился:
– Это маленькое поле, где я ребенком играл в мяч.
Мы смотрели на него с улицы, стоя за оградой. Темно-красное покрытие было все в дырах и трещинах, из трещин росли высокие и густые сорняки. Вход был закрыт.
– Как жаль, что все так, – сказала Нина.
Я ответил, что на самом деле раньше было не намного лучше, и потом, глядя на густую траву и кусты, подумал, что, наверное, поле уже давно заброшено, а я и не знал, оказывается, прошло много лет с тех пор, как я был тут в последний раз.
Когда мы стали спускаться по вьяле Кампи Флегреи под светло-зелеными кронами деревьев, стараясь не вляпаться в кучки собачьего дерьма и обходя как можно дальше ящики с мусором, я сказал, что это улица из песни Беннато.
Нина ответила, что не знает эту песню.
Я ответил, что песня была на первом его диске, а потом спел кусочек. Мы посмеялись, потому что пел я ужасно.
Нина повторила, что не знает эту песню, а я возразил, что наверняка знает, просто я слишком плохо спел, вот почему она ее не узнала.
Я рассказал, что семья Беннато много лет жила в одном доме с моей семьей. Не в том доме из рассказа, который она читала, а в другом. Мы остановились.
– А вот дом из рассказа. Я жил там, на четвертом этаже, – сказал я. – Вон там дальше балкон, о котором я говорил. Видишь?
Нина присела, чтобы проследить, куда я указываю. Дом был такого же цвета, что и всегда, – неопределенная смесь коричневого и оранжевого. Он мне показался гораздо новее, как будто его отремонтировали или немного подкрасили, было приятно, что он не изменился внешне. Еще в доме были аптека и канцелярский магазин. Оба открыты и сейчас.
Мы пошли дальше, держась в тени деревьев. Серые камни тротуара под ногами иногда пересекала линия из белых камней.
– Как умерла твоя бабушка? – вдруг спросила Нина, как будто это случилось только что.
Я ответил, что у нее была опухоль поджелудочной железы десять лет назад.
– Когда будет годовщина, мы увидимся снова?
– Да, – сказал я.
Она попыталась поймать мой взгляд, но не вышло, я по-прежнему смотрел вперед, как раз потому, что не хотел встречаться взглядом с Ниной. Я обманул ее. Это была неправда, мы не увидимся. Поднялся ветер, и я посмотрел вверх сквозь зелень крон. По небу бежали темные тучи. Даже они торопились сбежать куда-то подальше отсюда.
– Почему ты мне ничего не сказал? – спросила она.
Мы молча проходили мимо скамеек, на которых сидели старики. Некоторые играли в карты, другие на что-то жаловались. Я подумал, что никогда не видел пустых скамеек, на любой из них всегда сидели старики. Подумал, что прошло много времени, это другие старики, мои, должно быть, умерли, но эти были очень на них похожи. Я сказал Нине, что, когда был ребенком, знал всех стариков нашего района, у меня было больше знакомых среди них, чем среди детей, а все старики района знали моих бабушку и деда и присматривали за мной, поэтому я мог спокойно уходить играть с ребятами постарше, даже когда был совсем малышом. А если я хулиганил, старики все рассказывали моим бабушке и деду. Я сказал Нине, что жизнь в Баньоли, как поет Беннато, была похожа на что-то среднее между жизнью в крошечном городишке и жизнью в большом городе. Объяснил, что жители Баньоли считают себя только жителями Баньоли, все знают друг друга, все помогают друг другу, или так мне казалось в детстве.
Мы дошли до пешеходной зоны, и я показал Нине улицу со стеной, за которой были железнодорожные пути Кумана. Рассказал, что эта дорога идет в гору и доходит до районного рынка, летом я ходил туда с бабушкой за покупками, а на обратном пути мы останавливались посмотреть на ребят, которые рисовали граффити как раз на этой стене. Ребят было много, они приносили с собой магнитофон, включали музыку, потом рисовали и курили. Мне нравилось на них смотреть, бабушке тоже нравилось, мы там стояли по полчаса, ели панино или иногда маленькую пиццу с помидорами, одну на двоих, чтобы не испортить аппетит.
Мы с Ниной зашли в подземный переход, стены были покрыты разными надписями и ругательствами.
Под ногами хрустело стекло, мы задержали дыхание, чтобы не вдыхать эту вонь, коктейль из сырости и мочи, который нигде больше не учуешь.
Мы вышли из перехода и шли, пока не добрались до моря.
Там, где раньше начинался пляж, теперь были заборы, а за заборами – карусели и электрические машинки, сейчас выключенные, обвязанные цепями. Я подумал, что в Баньоли все обнесено забором, выключено и приковано цепью. Все замерло, ждет лета.
