– Значит, сейчас вы должны только писать, все, что нужно знать о писательстве и человеческой природе, вы уже знаете.
Я заметил, что Ла Каприя был обут в коричневые мокасины на босу ногу. Мне это очень понравилось и показалось прекрасным, что, несмотря на возраст, он не потерял чувства стиля.
– Расскажите мне немного о «Смертельной ране», – попросил Ла Каприя.
Я спросил, уверен ли он.
– Аморесано, очень вас прошу.
Я сказал ему, что нужно признать – книга написана превосходно. 130 страниц, и каждая запятая на своем месте. История была запутанной, великолепный поток сознания, похожий на Фолкнера. Я сказал, что история Массимо Де Луки, его сомнения, его желание сбежать, ощущение того, что он не готов к этому шагу, будто какая-то невидимая веревка привязывают его к прошлой жизни, это универсальная история, в которой я узнаю себя, как узнаю в изменчивой и нереалистичной истории любви главного героя свою историю любви. Я сказал, что это очень сильный роман, что автор сделал такой хороший снимок Неаполя, что и через пятьдесят с лишним лет кажется, будто этот снимок сделан сегодня, он совсем не похож на старую выцветшую фотографию. Я сказал, что он настолько хорошо описал Неаполь, что Неаполь ничуть не изменился, может быть ради того, чтобы не портить впечатление от книги.
Ла Каприя поднял бровь:
– Не будем говорить о Неаполе, я вас прошу. Для меня он, знаете ли, источник радости и боли.
– Как и для всех, – ответил я.
Ла Каприя сказал, что очень рад со мной познакомиться, что, глядя на меня, он может надеяться на что-то хорошее. Сказал, что я должен писать и не отступать, должен искать издателя. Сказал, что, кажется, знает нужного человека, и когда у меня появится идея для романа – он нас познакомит. Потом он подарил мне свою книгу:
– Я написал ее ради развлечения, Аморесано, ничего серьезного, просто небольшая книжечка.
Я вытащил из рюкзака сборник его произведений и попросил подписать. Он написал: «С наилучшими пожеланиями, Раффаэле Ла Каприя», и у меня слезы потекли из глаз прямо там, перед ним. Я сдержался. Потом он проводил меня до двери, пожал мне руку, и я начал взаправду плакать. Я, бесполезный и ленивый козел, получил напутствие от Раффаэле Ла Каприя. Вот о чем я думал.
Я спускался по неровным, разного размера, ступеням, и мне казалось, что я лечу.
Когда оказался на улице, то сразу позвонил Нине. Она спросила, как все прошло.
– Чудесно! – ответил я.
– Расскажи.
– Я скоро буду в Неаполе, увидимся.
Она согласилась.
Когда мы встретились, я рассказал, что Ла Каприя правда очень старый, но все еще в здравом уме, мои рассказы ему на самом деле понравились, потому что сперва он сказал, что они ему понравились, а потом покритиковал, а если бы они ему не понравились, он бы только похвалил их или только покритиковал, одно из двух.
Я сказал, что дом у него прекрасный, светлый, там много книг, и что он призывал меня писать, говорил, что я способен на это, что надо пробовать, а потом напечататься.
– Я так тобой горжусь! – воскликнула Нина, держа меня за руку. – Теперь что будешь делать?
– Буду писать, – ответил я.
– А потом?
– Поцелую тебя.
– А потом?
– А потом с гонораров за свои произведения куплю «порш», из тех, старых, у которых салон обит черной кожей, и покрашу корпус в цвета «Наполи».
Мы провели вечер, гуляя в толпе народа. И эта толпа была чем-то новым, потому что никак меня не раздражала. Я был немного пьян и абсолютно спокоен. Я чувствовал себя потоком воды, который перелился через плотину, сдерживавшую его все это время, и теперь свободно тек к другим берегам, к морю.
Я поцеловал Нину на выходе с пьяцца Беллини, и несколько человек на площади зааплодировали. Мы рассмеялись.
– Ты счастлив? – спросила она.
– Да, пока ты со мной, – ответил я.
На улице мы встретили Джузеппе с компанией друзей. Я со всеми познакомился, был очень любезен и чувствовал себя странно. Мы немного постояли вместе, а потом они собрались уходить. Я проводил их до машины и попрощался с Ниной через окно. Она послала мне воздушный поцелуй. Мы рассмеялись. Я позвонил Русскому, который гулял с Сарой. Присоединился к ним.
– Привет, красавчики, – сказал я им, и они улыбнулись в ответ.
Мы сидели на улице у бара, где обычно встречались, и говорили о том же, о чем говорили всегда, и мне все нравилось. Мы взяли три стопки водки, по одной на каждого, потом бутылку пива, 8 евро. Пиво потекло по горлу, холодное, как сосулька. «То, что надо», – подумал я.
Русский говорил, я слушал.
Сара рассказывала о работе, я не слушал, но молчал.
– Ты выглядишь по-другому, – сказал мне Русский.
– Так и есть.
– В смысле, выглядишь странно.
– Я в порядке.
Русский встал и поцеловал меня в щеку, чтобы поздравить.
Я пошел в туалет, на полу было озеро глубиной в палец. По спине пробежала дрожь отвращения, я вышел и вымыл руки. Задержался у барной стойки.
– Пива, – попросил я и вытащил кошелек из кармана.
Поковырялся в мелочи, набрал 2 евро, поднял голову и увидел, что бармен не сдвинулся с места.
– Я больше не могу видеть у тебя в руке это пиво, – сказал он.
– Что?
– Хочешь, поменяю?
Я спросил, что он задумал.
Бармен предложил мне заплатить за «Настро Адзурро», а взамен он даст другое пиво, подороже, доплачивать не надо. Сходил к холодильнику, вернулся и показал мне маленькую бутылочку с толстыми стенками, на которой было написано «Дювель».
– Бельгийское, – сказал он.
Открыл бутылку и налил пиво в бокал. Предложил мне, я сделал глоток.
– Ну как? – спросил он.
– Превосходно, – ответил я.
Вернулся к Русскому и Саре, Сара как раз говорила: не стоит слишком осуждать человека, ведь ты не знаешь, через что ему пришлось пройти, да и вообще, не плюй в колодец, пригодится водицы напиться. Я, в одной руке бокал с бельгийским пивом, другая – на колене, откинулся на спинку стула, вытянул ноги, положил одну на другую. Посмотрел на площадь, на людей, которые сидели на парапетах и поручнях. Я слышал звуки бонго и голос, который что-то кричал в мегафон, видел, как люди толпятся на площади или просто идут по ней. Медленно проехала машина. Перед ней остановился мопед, прозвучал сигнал клаксона, и я подумал, что вот она, настоящая жизнь. Писать, встречаться с Ниной, ездить к Ла Каприя, пробовать новые сорта пива. Я слишком долго сидел на берегу с удочкой в руках и ничего не поймал. Да, у меня заканчиваются деньги и очень скоро совсем закончатся, если я продолжу идти тем же путем, каким шел, но оно стоит того, это единственный путь, которым можно идти. Я подумал, что не могу все бросить тогда, когда только начал жить настоящей жизнью, несмотря на бесконечные траты денег. Чтобы избежать волнения, ни на секунду не задумался о необходимости найти работу, не стал думать, что тогда мои дела сами собой наладятся. Я сказал себе, что хочу все, хочу Нину и ее любовь, хочу все пиво мира и даже все те вещи, которые вот сейчас не приходят мне на ум, и я обязательно что-то сделаю, чтобы достичь их. Я хочу эту жизнь, и я решил взять ее, даже осознавая, что эта жизнь меня убьет. Подумал, что буду жить, пока смогу, а потом покончу с собой без лишних жалоб и протестов. О том, каким именно способом покончить с собой, можно было подумать позже.
