– Послушайте, – сказал я, и он снова перебил:
– Давай на «ты».
– Ты можешь сказать, что я должен буду делать?
Воцарилось молчание.
– Хорошо, – сказал он через минуту и улыбнулся.
Взял ручку и постучал ею по столешнице. Откинулся на спинку стула, будто готовясь к прыжку, потом выпрямился и положил локти на стол.
– Ты должен будешь работать в команде, общаться с людьми. У нас есть два продукта: азалии и брелоки для ключей. Наша политика – не продавать их, а обеспечивать спрос. Что скажешь? На площадях, пять часов в день.
Я сидел молча и не двигался.
– Тебе заплатят.
Внутри меня разрасталось чувство вины, не подвластное ничему. Я чувствовал себя виноватым перед собой, перед своим настоящим и перед тем, что должно было стать моим будущим, виноватым даже перед этим типом, вынужденным зарабатывать на жизнь таким абсурдным способом. Думал, может быть, его унижает происходящее, потому он и держал меня здесь, пытаясь как можно дольше не говорить то, что должен был сказать. Я хотел спросить, больно ли ему так же, как больно мне, но не спросил. Сказал, что мне пора идти, а он ответил, что ему жаль, но кто-то должен и такую работу делать, а потом пожал мне руку. Я вышел из комнаты, и те, на стойке регистрации, мне улыбнулись. Я предположил, что они подслушивали.
За дверью гостиницы город был похож на умирающего зверя, на увядающий цветок. Люди проходили мимо и, казалось, не замечали этого. Мне захотелось закричать им в лицо. Крикнуть что-то, неважно что. Может обозвать их маленькими кусочками огромной кучи дерьма, не знаю.
Я купил билет на фуникулер. Подъехал маленький поезд, остановился, а потом принялся медленно карабкаться на холм, таща с собой пассажиров. Я рассматривал людей в вагоне, потом, когда вышел, людей на улице. Ждал зеленого сигнала светофора, и все эти люди казались мне лучше меня, потому что у них была работа, а у меня ее не было. У всех было место в этом мире. У всех, кроме меня.
Я перешел на виа Палицци, где жил Русский. Далеко впереди, между домами, виднелось море, уже абсолютно черное. Сосны, тишина, порядок – все это ясно говорило мне, что в этом районе могут жить только богачи, а я тут – чужак. От осознания того, что единственный бедняк на всей улице – мой друг, лучше не стало.
Я позвонил в домофон. Русский ответил, что дверь открыта, а он в ванной.
– Эй! – крикнул я, когда вошел в квартиру, но никто не отозвался. Только журчал слив в туалете.
Я прошел по коридору в гостиную. Подошел к столу, освещенному лампой, в воздухе висел удушливый запах клея, под лампой лежала частично собранная модель танка. Русский работал барменом в заведении, куда я ходил. Сперва просто выпить, а потом мало-помалу стал ходить, чтобы поболтать с ним. Обычно я упрекал его, что эта дружба уже стоила мне части печени и что мы никогда бы не подружились, если бы он сразу рассказал о своем увлечении моделизмом.
Я открыл окно и вышел на балкон.
В темноте огни домов казались светлячками, днем же слева открывался вид на острова, часть города и Везувий. Летом мы брали бинокли и рассматривали яхты, стоящие на рейде в заливе. Читали названия на корме, потом искали в Интернете их водоизмещение и прочие характеристики.
Я повернулся. Справа была вилла, похожая на греческий храм. Я вытащил сигарету. Закурил. Пришел Русский.
– Мерзость, – сказал я, мотнув головой в сторону города, лежащего у наших ног.
Он молча протянул мне стакан водки с тоником. Мы чокнулись вопреки всему.
– А кто живет на этой вилле рядом? – спросил я.
– Автор «Шампанского», песни Пеппино Ди Капри.
– Деньги?
– Сколько угодно.
Каким образом Русский ухитрялся жить вдвоем с мамой в таком престижном районе, среди людей со статусом, и при этом ничего не тратить, было для меня полной загадкой. Я спрашивал его много раз, но в ответ слышал только туманные фразы. У Русского был еще и дом в Анакапри. Мы были там прошлым летом и собирались когда-нибудь вернуться, хотя поездка на Прочиду мне понравилась гораздо больше.
– Мы можем заказать пиццу, или на кухне есть картофельная фриттата, мама сегодня готовила на завтрак, – сказал Русский.
Я посоветовал не тратить деньги.
Мы накрыли стол в гостиной. Налили еще по водке с тоником, перед тем как приступить к еде.
– Короче, Омар – самый лучший герой, – сказал Русский.
Я как-то раз заговорил о «Прослушке», и оказалось, что он тоже смотрит этот сериал. Я согласился, Омар и мне казался самым лучшим героем.
После ужина мы вернулись в комнату. Я рассматривал маленькие фигурки танков в стеклянных футлярах. Русский сидел за письменным столом и приклеивал кусочек к модели.
– Думаю, мне пора, – сказал я.
– Не хочешь сначала посмотреть фильм? – спросил он.
Я уточнил, что хотел сказать – пора уезжать из города, Русский ничего не ответил, только принялся складывать в выдвижные ящики разные предметы со стола, чтобы чем-то занять руки, найти повод отмолчаться, ведь Русский жил так же, как я, стараясь экономить на всем. Наконец, когда на столешнице ничего не осталось, он спросил, куда я собираюсь ехать. Я ответил, что пока не решил, надо подумать.
Мы выбрали, какой фильм будем смотреть, снова наполнили стаканы.
«Агирре, гнев Божий». Я сомневался, что это правильный выбор, фильм грозил меня убаюкать.
– Он просто потрясающий, – ответил на мои сомнения Русский.
Последнее, что я помню, это сцена, когда актеры сидят на берегу реки и едят. Проснулся уже ночью, Русский опять сидел за письменным столом, клея модели.
– Эй! – окликнул его я.
– Эй! – отозвался он и повернулся. Стянул с лица маленькую маску.
Я вопросительно дотронулся до своего носа.
– Клей, – пояснил Русский, отвечая на мой немой вопрос о маске. – Пары клея очень вредные.
Я встал и потянулся, чтобы размять мышцы:
– Мне пора.
Выпил немного водки с тоником и попрощался.
Наши дома разделяли три километра фонарей и собачьего дерьма. Я прошел весь путь пешком, молча, – если бы у меня были деньги на такси или собственная машина, эти три с половиной километра казались бы солидным расстоянием. Но сейчас я их даже не заметил. Да и денег на такси все равно не было, поэтому ничего другого не оставалось, только идти пешком.
– А ну зайди в дом, сейчас же, – донеслось из кухни.
– Да. – Я не сдвинулся с места.
Я стоял на коленях на балконе и во все глаза таращился на соседний дом сквозь перила. Было лето, никакой учебы, и я обожал торчать на улице.
– Кикко-о-о-о! – Воздух зазвенел от пронзительного вопля.
