– По-твоему, моряки только и делают, что сидят с удочкой на борту и ловят рыбу на обед?
– Нет?
– Нет. Рыбу едят только по четвергам.
– Почему по четвергам?
– Просто так.
– Ты долго был моряком? – спросила она, когда доела круассан.
– Шесть лет, – ответил я.
– Почему ушел?
– Характерами не сошлись.
Она улыбнулась мне, и я снова отпил чай.
– Ты мне скажешь свое настоящее имя?
– Может быть, – ответила она.
За ее спиной по улице то и дело проходили люди.
– Почему Лола?
– Ты не чувствуешь, как воняет блевотиной? – спросила она.
– Нет, не думаю.
– Не чувствуешь странную вонь, нет?
– Нет, вроде бы.
– А я чувствую. – И она продолжила оглядываться по сторонам.
Я сказал ей, что лучше уйти, пока я навсегда не стал у нее ассоциироваться с этой вонью.
Я зашел в бар и подошел к кассе. Она следом. Покопалась в сумочке и достала кошелек. Я сказал, чтобы она не волновалась. Заплатил 6 евро и 50 центов. Оставил бармену эти 50 центов на чай.
– Что будем делать? – спросила она, и я предложил прогуляться вниз по склону.
Мы перешли виа Монтеоливето, прошли мимо Дворца почты, мои руки были в кармане джинсов, ее – в карманах пальто. Я остановился на светофоре, у пешеходного перехода, она закурила.
– После философии что собираешься делать? – спросил я ее.
– Хотела бы работать в кино главным оператором.
Загорелся зеленый.
– Я сначала получил диплом политолога, потом социолога. Столько времени потратил.
– Почему ты так поступил?
– Не помню, – ответил я ей.
Виа Медина закончилась, началась Маскьо Анджоино. Мы дошли до угла пьяцца Муничипио, и в глубине площади был светофор, потом началась другая улица, вдалеке виднелось здание морского вокзала. У причала дремал на швартовых канатах круизный лайнер.
– Что хочешь делать? – спросил я ее.
Она ответила, что хотела бы съесть мороженое.
Мы вошли в бар у порта, я быстро выбрал мороженое, в отличие от нее. Даже уточнил, выбирает она мороженое или машину. Она ответила, что выбрать хорошую машину гораздо проще, чем выбрать хорошее мороженое.
Наконец мы купили два больших рожка «Альгида». Я заплатил 5 евро за оба.
Мы сели на улице, на солнце. Я снял куртку, она сняла пальто. Укусила мороженое. Я спросил, довольна ли она, и она в ответ кивнула.
– Могу я все же узнать, почему Лола? – спросил я.
– «Лолита». Набоков.
Я ответил, что не читал никого из русских писателей второго разряда.
– Это мой любимый роман, – ответила она.
– Никто не идеален.
На секунду она подняла взгляд от лазурной упаковки мороженого и посмотрела на меня. Потом снова опустила взгляд, развернула упаковку до конца.
– Откуда ты знаешь, какого он разряда, если никогда не читал? – спросила она.
– Ты знаешь, что это мороженое тебе закрывает половину лица? – спросил я.
– Так я кажусь еще красивее.
– Ты очень красивая и без мороженого.
Я закурил и повернул голову в сторону корабля. Он был от нас не более чем в двухстах метрах. На корму с верхней палубы спускалась разноцветная водная горка, а за металлической сеткой виднелось баскетбольное кольцо.
– Почему ты решил работать в море? – спросила она.
– Потому что захотел, – ответил я.
– Тебе нравилось?
– Работа – нет, а плавать – да.
– Объясни, – попросила она и укусила вафлю.
– Ты так страстно ешь мороженое, просто удивительно.
– Объясни!
– Мне нравилось быть далеко от всего. Ты уже не на земле, но при этом и не мертв. Ты смотришь новости, и все, что там говорят, тебя не касается. Ты больше не думаешь ни о доме, ни о семье, ни о чем. Ты где-то там, далеко, один.
– Может быть, так не для всех. Может быть, тот, у кого есть сын, будет все время думать о нем.
– Не знаю, у меня нет детей.
– Ни в одной части света?
– Ни в одной части света.
Она доела мороженое и сказала:
– Это было отличное мороженое. Правда.
Я ответил, что надеюсь, это станет прекрасным воспоминанием для нее. Она закурила. Я увидел пачку – «Кэмел Лайт», у меня такие же.
– Откуда ты? – спросил я ее.
– Из Кальвиццано. А ты?
– Соккаво.
– Там красиво, в Соккаво?
Я ответил, что самая красивая вещь в Соккаво – это я.
Мы шли, слева от нас были море и лодки, справа молниями проносились автомобили. Воздух был тягучим. Я увидел пещеру тоннеля, машины вылетали оттуда, как пули из ствола пистолета. Мы прошли насквозь небольшие сады и на улице, ведущей наверх, увидели человека, продающего напитки. У него было и пиво, но я ничего не взял.
– Отсюда, – указал я, положив ей руку на плечи, – мы можем пройти по пьяцца дель Плебишито и вернуться в центр. А можем и дальше идти по набережной, все равно придем в центр, но сделаем очень большой крюк. Что скажешь?
Этот вопрос был всего лишь предлогом дотронуться до нее.
Она ответила, что хочет пойти длинной дорогой, я уточнил, любит ли она пешие прогулки, и если да – нам очень повезло.
– В каком смысле? – спросила она.
– Потому что у меня отобрали права.
– Почему?
– Потому что шел дождь, я отвлекся, потерял контроль над машиной и врезался в автобус.
Она посмотрела на меня и прищурилась. Я подумал, что она пытается представить себе эту сцену.
– Дождь был сильный?
– Очень сильный.
– Ты сильно пострадал?
– Пролежал несколько дней в больнице.
Она спросила, сломал ли я что-нибудь, и я ответил, что нет, но у меня был кровоподтек, который шел от левого плеча до правого бедра.
– Глупо так врать.
Я сказал ей, что это правда.
– Я не понимаю, когда ты говоришь серьезно, а когда шутишь.
– Считай, что я всегда серьезен, – ответил я ей и сквозь шум моря, легкий ветер, который веял над нами, над цепями велосипедов, среди голосов прохожих и торговцев розами, услышал чистый, ясный звук, который издавало ее пальто, когда по бокам терлось о подкладку.
