Затем у сестры Э.Р., монахини, сопровождавшей сестру М.Е. на пути в Бумбу и в полете до Киншасы, проявилась l’epidemie. Ее поместили в отдельную палату в больнице, где она начала умирать с теми же признаками и симптомами, которые предшествовали смерти сестры М.Е.
В больнице Нгалимы работала молодая медсестра по имени Майинга Н. (ее имя было Майинга, а фамилия – Н.). Медсестра Майинга ухаживала за сестрой М.Е., когда та умирала в окровавленной комнате. Кровь или черная рвота монахини могла попасть на нее. В любом случае у медсестры Майинги появились головная боль и усталость. Она знала, что заболевает, но не хотела признаваться себе в этом. Она происходила из бедной, но честолюбивой семьи и получила стипендию, чтобы поступить в колледж в Европе. Ее беспокоила вероятность того, что, если она заболеет, ей не разрешат выехать за границу. Когда у нее разболелась голова, она оставила работу в больнице и исчезла. Она пропала из виду на два дня. Все это время она ездила в город, надеясь получить разрешение на поездку до того, как ей станет плохо. В первый день своего исчезновения – это было 12 октября 1976 года – она провела целый день в очередях в офисах заирского Министерства иностранных дел, пытаясь привести в порядок свои бумаги.
На следующий день, 13 октября, ей стало хуже, но, вместо того чтобы сообщить об этом на работу, она снова отправилась в город. На этот раз она взяла такси до самой большой больницы в Киншасе – госпиталя Мама Йемо. Теперь, когда головная боль стала невыносимой, а боль в животе усилилась, она, должно быть, ужасно испугалась. Почему она не обратилась в больницу Нгалима, где работала и где врачи могли бы о ней позаботиться? Должно быть, это был случай психологического отрицания. Она не хотела признаваться даже самой себе, что заразилась. Может быть, она надеялась, что подхватила малярию. Поэтому она отправилась в госпиталь Мама Йемо, последнее пристанище для городской бедноты, и провела несколько часов в приемном покое, набитом оборванцами и детьми.
Я представляю ее себе – медсестру Майингу, источник вируса в холодильниках армии Соединенных Штатов. Это была приятная, спокойная, красивая молодая африканка лет двадцати, в расцвете сил, с будущим и мечтами, надеющаяся, что с ней не произойдет то, что на самом деле случилось. Говорят, что родители очень любили ее, что она была для них зеницей ока. Теперь она сидит в палате скорой помощи в Мама Йемо среди больных малярией, среди оборванных детей с раздутыми животами, и никто не обращает на нее внимания, потому что у нее только головная боль и красные глаза. Возможно, глаза у нее покраснели от слез. Врач делает ей укол от малярии и говорит, что с такой болезнью она должна быть в карантине. Но в карантинном отделении госпиталя Мама Йемо нет места, поэтому она выходит из больницы и ловит еще одно такси. Она просит водителя отвезти ее в другую больницу, в университетскую больницу, где, возможно, врачи смогут ее вылечить. Но когда она приезжает в университетскую больницу, врачам не удается найти у нее ничего плохого, кроме, возможно, каких-то признаков малярии. Ее головная боль усиливается. Она сидит в приемной этой больницы, и когда я пытаюсь представить ее там, я почти уверен, что она плачет. Наконец она делает единственное, что ей остается. Она возвращается в больницу Нгалиема и просит принять ее в качестве пациента. Ее поместили в отдельную комнату, и там она впала в летаргию, а лицо ее застыло в маске.
Из леса просачивались вести о вирусе и о том, что он делает с людьми, и теперь слух о том, что больная медсестра бродила по Киншасе в течение двух дней, встречаясь лицом к лицу со многими людьми в переполненных комнатах и общественных местах, вызвал в городе панику. Новость распространилась сначала по всей миссии, через государственных служащих и среди дипломатов на коктейлях, и, наконец, слухи начали доходить до Европы. Когда эта история дошла до офисов Всемирной организации здравоохранения в Женеве, там началась полномасштабная тревога. Те, кто в то время был там, говорили, что страх ощущался в коридорах и что директор явно выглядел потрясенным. Сестра Майинга, казалось, была вектором взрывной цепи смертельной передачи инфекции в переполненном городе третьего мира с населением 2 млн человек. Чиновники ВОЗ начали опасаться, что медсестра Майинга станет разносчиком всемирной чумы. Европейские правительства намеревались заблокировать полеты из Киншасы. Тот факт, что один инфицированный человек бродил по городу в течение двух дней, хотя должен был быть изолирован в больничной палате, начал выглядеть как событие, угрожающее виду.
Президент Мобуту Сесе Секо, верховный лидер Заира, отдал приказ войскам. Он расставил солдат вокруг госпиталя Нгалиема с приказом не впускать и не выпускать никого, кроме врачей. Большая часть медицинского персонала была помещена в карантин внутри госпиталя, и солдаты следили за тем, чтобы карантин соблюдался. Президент Мобуту также приказал армейским частям оцепить зону Бумба блокпостами и расстреливать всех, кто попытается выйти. Главной связью Бумбы с внешним миром была река Конго. Капитаны речных судов к этому времени уже прослышали о вирусе и отказывались останавливать свои лодки где бы то ни было вдоль реки в Бумбе, несмотря на мольбы людей с берегов. Затем вся радиосвязь с Бумбой была потеряна. Никто не знал, что происходит выше по реке, кто умирает, что делает вирус. Бумба исчезла с лица земли, превратившись в безмолвное сердце тьмы.
Когда первая монахиня, умершая в больнице Нгалиема, сестра М.Е., лежала при смерти, врачи решили сделать ей так называемую агональную биопсию. Это быстрое взятие образцов тканей, сделанное ближе к моменту смерти, а не полное вскрытие. Она была членом религиозного ордена, запрещающего вскрытия, но врачи очень хотели знать, что происходит внутри нее. Когда монахиню охватили смертельный шок и конвульсии, врачи ввели иглу в верхнюю часть живота и высосали некоторое количество тканей печени. Ее печень начала разжижаться, и игла была большой. Изрядное количество ткани печени монахини поднялось вверх по игле и заполнило шприц для биопсии. Возможно, именно во время этой предсмертной манипуляции ее кровь брызнула на стены. Врачи также взяли несколько образцов крови из ее руки и поместили их в стеклянные пробирки. Кровь монахини была невероятно ценна, поскольку содержала неизвестный горячий агент.
Кровь доставили в национальную лабораторию Бельгии и в английскую национальную лабораторию, Микробиологическое исследовательское учреждение в Портон-Дауне, графство Уилтшир. Ученые обеих лабораторий бросились на поиски агента. Тем временем в Центре по контролю заболеваний в Атланте (Centers for Disease Control and Prevention, CDC), штат Джорджия, ученые чувствовали себя обделенными и все еще пытались заполучить немного крови монахини, делая телефонные звонки в Африку и Европу, умоляя дать им образцы.
Одно из отделений CDC занимается неизвестными появляющимися вирусами. Оно называется отделением особых патогенов. В 1976 году во время вспышки болезни в Заире филиалом руководил врач по имени Карл М. Джонсон, охотник за вирусами, родиной которого были дождевые леса Центральной и Южной Америки. (Он не связан ни с Джином Джонсоном, гражданским охотником за вирусами, ни с подполковником Тони Джонсоном, патологом.) Карл Джонсон и его коллеги из CDC почти ничего не слышали о происшествиях выше по реке в Заире – они знали только то, что люди в Заире умирали от «лихорадки» с «генерализованными симптомами» – никаких подробностей не поступало ни из буша, ни из больницы, где только что умерла монахиня. И все же это звучало достаточно плохо. Джонсон позвонил своему другу в английскую лабораторию в Портон-Дауне и, по слухам, сказал ему: «Если у вас есть хоть капля крови этой монахини, мы хотели бы взглянуть на нее». Англичанин согласился послать ему ее, и то, что он отправил, было буквально отбросами.
