Я вспомнила, как один родитель поучал меня на тему факультативов. Дочке Грегори Яо было всего пять, но она уже брала шесть уроков в неделю, в том числе ходила и в переполненные классы математики, а также на курсы «маленький магистр делового администрирования», где начиная с четырех месяцев от роду малышню натаскивали в «шести ключевых областях», в том числе лидерстве и глобальном мышлении, со слов одного хозяина такой школы.
– Зачем? Зачем так рано? – спрашивала я у Яо, в котором невооруженным глазом видно было напряжение – и внутренний раздрай – современного родителя-китайца, облаченного в нейлоновую курточку поверх согбенных плеч.
– Четыре лучшие начальные школы в Шанхае берут одного ребенка из трех-четырех сотен желающих, – объяснил Яо. – Как принцип домино. В хороший колледж можно попасть, только если окончил приличные старшие классы, приличную среднюю школу, приличную начальную, приличный детсад, – продолжил он, щурясь сквозь очки без оправы. – Соревнование начинается рано.
Для меня этот парадокс воспитания был очевиден. Конкуренция в колледжах – одно дело, студенту предоставлялось семнадцать лет, чтобы проявить себя в лидерстве, умениях и оценках. Выталкивать в гонку малыша после пяти-шести лет жизни – совсем другое.
Как вообще можно маленькому ребенку выделиться?
С точки зрения Яо, ответ прост: быть на голову выше всех остальных хоть в чем-то – в чем угодно. Яо мог увеличить шансы дочери на успех, сделав из нее ученицу, самую памятливую на таблицу умножения или лучшую в каллиграфии или фортепиано, какую можно сотворить за деньги, – и все это еще до того, как ребенок научится самостоятельно резать яблоко. Так или иначе, Яо тратил почти тысячу долларов в месяц на восемь занятий в неделю – почти весь свой свободный доход он отдавал на образование ребенка. Китайские родители обычно тратят на своих детсадовцев больше, чем на старшеклассников, – примерно на треть, – чтобы с самого начала поставить детей на верный путь.
Я глянула на Яо, с которым познакомилась, когда брала интервью у родителей для журнальной публикации о шанхайском образовании. У Яо имелась привычка сжимать указательный и большой пальцы – он словно пытался прикинуть, сколько купюр может быть в пачке наличных, – и даже просто стоять рядом с ним было нервно. Если мой малыш останется в шанхайской системе, нам неизбежно предстоит карабкаться по этой системной лестнице «учись-экзаменуйся-прорывайся», и конкурентами Рэйни в борьбе окажутся другие дети – дочка Яо в том числе. А эти дети учили после садика математику и английский с трех лет или даже раньше. Одна родительница упомянула в разговоре, что в Китае ежегодно рождается восемнадцать миллионов малышей; судя по ее тревожности, она воображала, как орда младенцев, равная населению Нью-Йорка и Лондона, взятых вместе, вскоре восстанет из люлек, готовая соперничать с ее сыном за школьные и рабочие места.
Мой собственный отец имел на мое время свои планы: в старших классах мое расписание было похоже по плотности на программу кабельного телевидения с тысячей каналов. Занятия по углубленной подготовке, академический декатлон, подготовительный курс к академическому оценочному тесту, китайская школа выходного дня, а также несколько других прописанных мне родителем занятий, которые я вытеснила из памяти (очень похоже, они оказывались как-то связаны с простым карандашом № 2)
[4]. Но и это еще не все: оценки обязаны быть отличными, никаких свиданий до колледжа, а танцы и спорт – строго факультативно. В последние мои два года жизни в отчем доме мы с отцом воевали насмерть за право определять мое будущее.
Я ли хозяйка собственной жизни – или отцу ею распоряжаться? Классический вариант «китайские представления против американской культуры и волевой личности». И все же в день моего поступления в Стэнфордский университет отец поставил себе победную галочку.
Мне, теперь уже родительнице, приятно думать, что и во мне есть отцовы надежды, но что хватка у меня шелковая, нежная – и с толикой сострадания. Я хотела, чтобы Рэйни выражал себя, подбирал себе увлечения и прокладывал свой путь так, как мне в детстве не досталось совсем. Иными словами, у меня есть планы на моего малыша, но в ту пору быть ребенку мамой-тигрицей я не решалась. Рэйни во всяком случае не учил пиньин, как сын Мин, и на занятия «Гений», как дочка Яо, не ходил. Мы с Робом записали Рэйни на еженедельные тренировки в футбольную лигу, но по выходным ребенок лодырничал.
Мин это со всей очевидностью казалось опасным, и она сочла необходимым втолковать мне риски бездействия.
– Это хорошо, что дети сейчас свободны, но в Китае рано или поздно всем учащимся приходится продираться по очень узкой тропе.
* * *
Такие вот тревоги обошли стороной лишь очень немногих китайских родителей, независимо от места жительства или общественного уровня, и требования к поведению детей были у них соответствующие – строгие. Помню этот урок, полученный в первых моих собеседованиях с потенциальными аи, – Рэйни нужна была нянечка, пока я на работе. Слово «аи» буквально означает «тетушка». В нашем доме «аи» со временем стало означать домработницу, кухарку, няньку, бонну и друга.
В первый мой месяц в Шанхае я позвонила агентше, назвавшейся на английском Кэрол. В городе, где обитает двадцать шесть миллионов человек, мне нужен был посредник. Кэрол сообщила мне, что у нее имеется база данных мужчин и женщин, которую можно отсортировать по росту, весу, городу рождения, навыкам, опыту и требованиям по зарплате.
– Мои аи готовы ходить за продуктами, варить обед, прибираться в доме и присматривать за ребенком, – сказала Кэрол. За четыре американских доллара в час и за еду?
– Кажется, мне подойдет, – ответила я Кэрол.
В основном аи – это мужчины и женщины, просочившиеся из провинций в большие города, привлеченные заработками вдвое, а то и втрое выше, чем дома. Почти всегда решение чу цюй – отправиться работать – возникает от нужды покрывать бытовые и образовательные расходы на ребенка. (Во имя образования принимаются бесчисленные частные решения, в большом и в малом.) Миграция из села в город в Китае – крупнейшее массовое переселение на планете, около трехсот пятидесяти миллионов человек за последние несколько десятилетий, и я собиралась подпитать это паломничество, создав рабочее место в своем шанхайском доме.
– Мои аи – шоу цзяо хэнь гань цзин, – продолжила Кэрол, что дословно означает «руки, ноги, очень чистые». Человек с нечистыми руками и ногами – воришка. – Дайте моим аи пятьсот юаней на покупку еды в дом, и они купят на пятьсот юаней, – пообещала Кэрол. – Они не купят на четыреста пятьдесят, а сдачу в пятьдесят юаней прикарманят. Вы откуда сами?
