Иногда лучшие намерения идут насмарку из-за перевода между языками.
Одна мамочка из «Сун Цин Лин» гордилась, что много поездила и на день рождения своей дочурке приобрела пиньяту. Единственная иностранка среди родителей, я зачарованно наблюдала, как обязательный атрибут моего детства становится поводом для восторга у современных китайцев.
Большинство родителей-американцев моего пошиба знают параметры вечеринки с пиньятой: детей выстраивают в одну шеренгу на безопасном расстоянии с пластиковыми пакетами наготове – для добычи. Ничего подобного я здесь не увидела. Стадо детей рыхлой толпой роилось вокруг пиньяты в форме Эльзы, главной героини диснеевского фильма «Холодное сердце». Именинница лупила Эльзу по лицу как попало тяжелой битой, та свистела в опасной близости от детских носов и зубов. Я ринулась в бой.
– Дети, встаньте в одну линию и отойдите от пиньяты подальше! – сказала я на мандарине, осторожно проталкиваясь сквозь толпу, вытянув руку, словно я единственная из родителей, кто осознал смертельную угрозу, которую представляла Эльза. Но удары и дальше сыпались как ни попадя, бита переходила из рук в руки без всякого порядка. «Брось… брось…» – пела в моем воображении Эльза, но я решила иначе. Возвысила голос. – В РЯД! В РЯД! УШЛИ ПОДАЛЬШЕ от пиньяты! – велела я громче. На сей раз попыталась встать перед Эльзой. – И биту передаем каждому по очереди.
Но дети все равно бурлили вокруг меня, словно вода вокруг валуна, и меня отнесло в сторону; тут я почувствовала, что меня дергают за локоть: это из толпы выбрался Рэйни.
– Мам. Мам! МАМ! Ты не волнуйся, ладно? – сказал он по-английски, а затем вновь погрузился в пучину. В тот миг я осознала, что Рэйни стал китайцем так, как мне не стать никогда, – мне уж точно не было так ловко и уютно в громадной, прущей толпе, как ему. Я осторожно удалилась на безопасное расстояние, а далее последовал в чистом виде Китай: кавардак постепенно обрел собственное подобие порядка. Словно по волшебству, за четверть часа молотьбы ни один ребенок не получил в физиономию, и наконец у Эльзы отвалилась рука: пиньята рухнула на пол.
Я приготовилась к привычному столпотворению детей, охотящихся на конфеты, но дети, скучая, разбрелись: Эльза оказалась пустой картонной коробкой, валявшейся теперь на полу. Мама именинницы в своих стараниях упустила главное в этом упражнении: она не знала, что пиньяту нужно битком набить сладостями и лакомствами!
Хотелось похихикать, а следом научить и просветить маму девочки, но тут рядом со мной вновь материализовался Рэйни и притянул к себе мое ухо. Мой сын уже далеко превзошел свою мать в способности беззаботно скакать из культуры в культуру, и он, пятилетка, учуял, что мне не помешает наставление – или даже прямое вмешательство.
– Тс-с… я знаю, мам, я знаю. Но ты не говори ничего, ладно? – прошептал он, избавляя меня от неловкого разговора. Рэйни стал мастером сохранения лица и призывал меня оставить мамашу именинницы в блаженном неведении.
Иногда и лучшие намерения не мешает несколько довести до ума – или точнее перевести с языка одной культуры на язык другой (в подходящий момент).
Мое исследование продолжилось, и мне довелось наблюдать, как принимают и толкуют внешние обычаи и в китайском образовании (и тут в переводе теряется очень многое).
Несколько лет назад одна из лучших государственных школ Пекина решила, что в составе ее учеников должны быть «иностранные глаза». В политике этой школы я распознала черты прототипа американской: рейтинги больше не обнародуем; учебники должны оставаться в школе; размеры классов свести к двадцати пяти ученикам максимум; заводим клуб умственного здоровья – как паровой клапан от давления учебы. Ученики сами выбирают себе некоторые предметы, в том числе плавание, скалолазание и фрисби. Плюс реформа цзоубань, что буквально означает «пеший класс», то есть ученики переходили из кабинета в кабинет к каждому следующему уроку.
Мне стало любопытно заглянуть за кулисы, и я позвонила в школу – представиться, а затем полетела в Пекин.
– Школа «День нации» была основана в 1951 году, – сказал учитель Дай Чун раскаленным весенним днем, встречая меня у школьных ворот. – Первые выпускники нашей школы служили командирами Народно-освободительной армии. – Мы прошли мимо монумента в виде исполинского экзаменационного листа, проверенного автоматически: три ромбовидные бетонные плиты тридцати футов в высоту, в каждом пробито по дырке.
Сильнее всего учитель Дай гордился реформой «пеший класс».
– Теперь наши ученики могут повидаться с друзьями на одном занятии и познакомиться с другими на следующем, – оживленно пояснил Дай, пухлый мужчина, постриженный «под горшок». Аманде такие перемены понравились бы: традиционный вариант китайского класса она именовала «камерой застоя» – с одними и теми же тридцатью, сорока или пятьюдесятью учениками сидишь все школьные годы напролет.
Индивидуальность и выбор тоже нашлись в меню.
– Мы считаем, что традиционное китайское авторитарное преподавание имеет массу отрицательных следствий и отклоняется от сути образования, которая заключается в обслуживании индивидуальности. Наши учителя – они как друзья, они равные.
Я усомнилась в том, что авторитаризм можно директивно исключить, но само усилие меня порадовало. Я целый час записывала за Даем, пока мы гуляли по территории и он мне все показывал.
– А вот президент ученического союза. Ее только что избрали, – сказал Дай, останавливаясь перед плакатом на стене в коридоре; на плакате был снимок тощей девочки в очках.
– У вас ученические союзы есть? – изумленно спросила я. Подумала, не для галочки ли такие объединения.
– Да, – уверенно ответил Дай и продолжил: – Ученикам предлагается выражать свое мнение и выдвигать предложения, а союз доносит их до соответствующих отделов. – Ученики получили возможность и жаловаться онлайн – или присаживаться к директору школы за обедом.
– Не происходило ли чего-нибудь непредвиденного?
– Происходило, – признал Дай, щурясь на солнце. – Ученикам не плевать на их права. Мы этого не ожидали. Они жалуются различным отделам и добиваются, чтобы их трудности улаживались.
Учитель Дай, казалось, не на шутку удивлен, а его наивность показалась мне чарующей.
– Можете привести пример? – спросила я. Мы подошли к школьному музею, и Дай распахнул стеклянные двери, чтобы мы укрылись от жары.
– Зимой не было горячей воды, и ученики оказались недовольны, – сказал он. Мы приблизились к массивному бюсту основателя школы, выставленному перед фотоисторией школы – шестьдесят пять лет, три стены.
– А раньше была только холодная вода? – спросила я.
– Да. Мы считали, что холодная вода укрепляет в учениках выносливость и силу воли, – сказал Дай, хихикнув, и этим впервые скрыл некоторую нервозность. – Но теперь мы гуманнее.
Требования продолжили поступать, сказал Дай. Одна группа пожелала баки для раздельного сбора мусора. Другая раскритиковала учительские привилегии, в том числе лифты, которыми ученикам пользоваться не разрешалось, и много десятилетий ученики таскали учебники по многочисленным лестницам.
