Уж что-что, а политически учителя «Сун Цин Лин» подкованы. Никаких намеков на этнические разногласия, неразбериху или терроризм. В этом собрании люди Синьцзяня были счастливым меньшинством, выписывавшим пируэты, мальчики – в угольно-черных жилетах, расшитых золотыми косами и блестками, девочки – в юбках из тафты поверх белых лосин. Ритмичная, разухабистая мелодия помогала детям с ритмом, они перешли в парный танец, напомнивший о кочевниках, выплясывавших у костра рядом с юртами.
Вся эта дребедень выглядела нелепо, но, не буду отрицать, танец оказался чудом постановки, муштры и представления. Учителя «Сун Цин Лин» спланировали рисунок танца до пяти секунд – с несколькими десятками малышей.
В хореографию и репетиции была вложена не одна неделя, да и костюмы пошили что надо.
* * *
Отчет учительницы Сун был представлен так, будто Китай только что уделал Японию в олимпийских соревнованиях за золотую медаль в бадминтоне.
– Две с половиной недели мы готовились к этому концерту, – объявила Сун, едва переводя дух, обращаясь к родителям, добредшим до переговорной на четвертом этаже, пока дети обедали. – Учителя очень устали. Процесс был крайне напряженным и непростым – работать со ста двадцатью детьми средних групп. Но вы сами видите, каких успехов достигли наши дети! У любой практической методики есть цель, пояснила Сун, методики созданы ради определенных результатов. Репетиции с другими группами позволяют развить навыки общения. Новые учителя требуют от детей приспосабливания к новым стилям преподавания. Зубрежка позиций на сцене улучшает пространственное мышление.
– Самые сообразительные дети запоминают свое положение на сцене уже через два-три повтора. Они знают, кто должен стоять рядом, – сказала Сун. – Другим бывает нужно пять-шесть повторов. Но при должном старании запоминают все! – провозгласила она, изящно махнув рукой.
Мне подумалось о занятиях математикой, которые я наблюдала на другом краю Шанхая: усилие приводит к результату. Здесь, в «Сун Цин Лин», эти уроки преподают рано, в детсадовском варианте. Дети научились учиться, репетировать не одну неделю подряд и показывать свои достижения завороженной аудитории. По описанию учительницы Сун, ежегодный концерт в «Сун Цин Лин» – контрольная работа, и старания детей оказались щедро вознаграждены.
* * *
Дарси пожинал плоды усилий всей своей жизни. Общенациональный вступительный экзамен в колледж – через несколько месяцев, и мой приятель-школьник уже вошел в режим учебы, забитый туже, чем у марафонского бегуна. Он прошел «собеседования» в Университет Цзяотун, что давало ему преимущество на гаокао, но ему все еще необходимо было набрать определенный проходной балл.
– Даньдяо, – сказал он мне, когда мы встретились за кофе.
– Что это означает? – спросила я. По отдельности эти иероглифы означали «единственный» и «нота», но вместе не получалось никакого известного мне слова.
– Моя жизнь – даньдяо, – сказал он.
Я покопалась в памяти. Ничего.
– Я не знаю этого слова, – повторила я.
– Возьмем картинку двенадцати цветов, – сказал он, подыскивая объяснение, – а рядом положим фотографию, на которой только один цвет, и вот одноцветная фотография – это даньдяо. Вот так я себя чувствую. Жизнь – это всего один цвет.
Дарси описывал однообразие.
Его дни в школе скрупулезно расписаны: подъем в шесть, к семи утра на занятия. Время на еду – рис, овощи, суп – урывается между уроками, на обед пятнадцать минут. В шесть вечера начинаются подготовительные курсы, это четыре часа, в десять отпускают, далее – к себе, поспать. Через несколько часов – все заново. Выходные – еще больше занятий.
– А когда вы спите вдосталь? – спросила я.
– В воскресенье. Воскресенье – любимый день, день отдыха. Но и тогда я думаю о гаокао. Ради этого отказываюсь от всего остального.
Вдобавок его родители применяли к нему тактику запугивания: рассказывали истории, которыми вынуждали его учиться, еще когда он был маленький. Любимая их байка – подлинный случай одного старшего двоюродного брата Дарси, который плохо сдал экзамены, что, разумеется, повлекло за собой всевозможные несчастья: работы нет, невесты нет, родители в нищете. Мальчик в конце концов нашел работу благодаря семейным связям, но относятся к нему как к «недостойному», сказал мне как-то Дарси.
– Он не заслужил.
Интереснее всего в истории про двоюродного мне показалось то, что провал этого мальчика никогда не описывали словами «недостаточно умен». Родственники верещали, как гласит легенда, несомненным эхом многих поколений: «Он недостаточно упорно трудился».
Дарси поклялся себе, что отыщет другой путь. Гаокао – «трамплин к успеху, веха, которую надо преодолеть, и тогда люди признают твою способность добиваться своего», – сказал Дарси.
– Мудро, – отозвалась я.
– Учеба вооружает тебя возможностями, – продолжил Дарси. – Когда люди прыгают с одной и той же начальной скоростью, чем выше прыгнешь и чем дольше пробудешь в воздухе, тем дальше приземлишься. Прилежная учеба дает мне более высокую точку начала прыжка.
* * *
Китайская система убеждений, связанная с усилием, – едва ли не важнейшее из всего, что я поняла в детстве и пока жила в Китае. От легендарного упорства коммунистов в Великом походе – убийственно трудной, длиною в год и примерно в шесть тысяч миль переброске Красной Армии, с которой началось восхождение к власти Мао Цзэдуна, – до стоицизма среднестатистического китайского студента в наши дни, китайская культура пропагандирует идею, что все, чего имеет смысл добиваться, требует серьезных, продолжительных усилий. И дело не в том, что китайцы не верят в удачу или судьбу, как им велит народная религия. Настоящее почтение предкам должно, в принципе, одарять благословениями, и, конечно, другая группа верований предполагает, что наследство может определять судьбу: «Дракон рождает дракона, курица – курицу, а сын мыши способен лишь выкопать норку».
И все же сильнее – врожденная вера, что тяжким трудом, то есть чику, «горькой пищей», преодолимо все. Если есть цель, достойная достижения, ежедневная жизнь некоторое время может быть совершенно и убийственно неприятной. Это понятие родители доносят до детей, учителя вдалбливают ученикам, а китайские вожди мотивируют им население, чтобы оно стремилось к цели – к модернизации Китая. Это убеждение царит в классных комнатах; исследования показывают, что плохие оценки у детей китайские учителя связывают с недостатком прилежания, а не башковитости. «Разница в умственном развитии среди моих учеников невелика, – убежденно сказал мне учитель Мао, шанхайский преподаватель китайского в старших классах. – Тяжкий труд – это самое главное».
Американцы и европейцы же, напротив, скорее склонны верить во врожденные способности. Сколько раз вы слышали от родителей: «Математика мне никогда не давалась, чего же ожидать от Джона? У него на это генов нет»? В западной культуре предпочитают думать, когда речь заходит об учебе, особенно – о чем-нибудь техническом, вроде математики или естественных наук, – что оно либо заложено, либо нет. По словам одного исследовательского отчета 2014 года, без всяких обиняков: «Азиатская и азиатско-американская молодежь – более прилежные труженики благодаря распространенным в культуре убеждениям, что между усилием и результатом существует мощная связь… белые американцы склонны относиться к познавательным способностям как к врожденным качествам».
