Американская учительница была гораздо дружелюбнее. Садилась так, чтобы глаза у нее оказывались на одном уровне с детскими, называла всех по именам. Редко требовала внимания впрямую и применяла уловки, чтобы возбудить и удержать детский интерес. Почти не приказывала и лишь троих учеников попросила ответить на вопросы при классе; остальные вызывались сами. За пятидесятиминутный урок она перескакивала с лекционного формата на занятия в малых группах и на взаимодействия один на один. Пока ее ученики занимались в группах, учительница Дениз целых восемь минут посвятила мальчику Мэтту. Предоставила детям массу возможностей сказать: «Я не понял. Прошу помощи», – а позднее сказала, что работа в малых группах позволяет ей легко определять, «кто не врубается».
Заметила я разницу и в том, что исследователи называют «жесткостью, фокусом и связностью», за которые издавна хвалят азиатские школьные занятия математикой. Китайский преподаватель начал урок с математических фактов (квадратные числа), а затем впрямую подвел учеников к более глубокому понятийному пониманию (взаимосвязь квадратных чисел и слагаемых суммы). Урок у американского преподавателя больше сосредоточивался не на математике, а на измерениях, а когда дети не смогли разобраться в дробях («пять миллиметров – это сколько в сантиметрах?»), учительница взялась задавать ребенку вопросы, ответы на которые ребенок знал («сколько сантиметров в метре?»), а не стала проталкивать ученицу к более глубокому пониманию.
Китайская учительница никого не поощряла, а учительница Дениз сыпала похвалами, в том числе и словами: «Ты такой гений. Ты такая умница. Умные у меня тут дети! Очень хорошо».
Китайский класс – это пропорция учитель-ученик 1:32, здесь нет детей с особыми нуждами. У американцев – 1:6, один учитель и двое помощников на восемнадцать учеников (включая детей с особыми нуждами).
И наконец, хихикнула я, большего ждали и от мочевого пузыря китайского ребенка: любому, кто хотел в уборную, приходилось терпеть до окончания урока. Американским детям позволено больше свободы самовыражения, но меньше доверия их мочеиспускательным нуждам. Пропуск в туалет выдавали в любую минуту, но его нужно было зарегистрировать в журнале.
– Это для того, чтобы знать, кто напи́сал под стенку, если есть трудности с пользованием туалетом, – сообщила мне учительница Дениз без всякой иронии.
Разумеется, одно занятие – всего лишь часть урока, преподаваемого в течение нескольких дней, и то, что действует в одном уголке мира, вовсе не обязательно переносимо в другой с тем же успехом. (Более того, китайская учительница давала впрямую понятийный урок, а американская – более «широкое математическое представление», то есть измерение.) Но и однократный взгляд подарил мне полезные откровения об образовательной культуре.
* * *
«Отец PISA» подтвердил мои наблюдения за динамикой на занятиях.
Это прозвище Андреасу Шляйхеру подарила китайская пресса, он – создатель международного стандартного экзамена PISA, давшего толчок сотням заголовков в СМИ по всему глобусу. Шляйхер вполне соответствует своему положению: высокий, худощавый, с гривой седых волос и сивыми усами, он символ международного стандартного экзамена. Красноречив на конференциях – и рок-звезда в образовательной среде.
В 2015 и 2016 годах я приезжала в Пекин пообщаться с ним.
– Давайте найдем место потише, – сказал он, пожимая мне руку в толпе посетителей конференции. Шляйхер по профессии статистик, немец по национальности, за последнее десятилетие он, так уж вышло, превратил PISA в золотой стандарт сравнения образования по миру. Вот его кредо: «Системы образования разных стран могут многому научить нас, и PISA – экзамен, показывающий, какие страны заслуживают пристального внимания».
Когда шанхайские студенты вышли на первое место по математике, чтению и естественным наукам, этот результат поставил под сомнение многие западные убеждения, в том числе и идею малочисленных классов. И позволение детям находиться в открытой обучающей среде. И то, что творчество развивается в самостоятельном поиске. И то, что бедность надо искоренять, потому что она плохо влияет на результаты обучения.
По сути, Шанхай перевернул бо́льшую часть этих «истин» с ног на голову, добившись лучших результатов в условиях, в точности обратных привычным американским представлениям, – в больших классах и в авторитарной среде. Конечно, тут же прорезались критики и освистали результаты PISA: Китай наверняка жульничал. Шанхай – это не весь Китай, как же можно делать широкие обобщения о системе образования целой страны?
Шляйхеру нашлось что ответить.
– Разумеется, Шанхай не представляет весь Китай, но сегодняшний Шанхай – это завтрашний Китай, – сказал Шляйхер. – Эти люди потратили тысячу лет, чтобы разобраться, как лучше всего преподавать математику. Вам не кажется, что нам есть чему поучиться?
Я взялась играть адвоката дьявола.
– Китайцы все детство пишут контрольные, – возразила я. – Это они умеют. Может, это отчасти объясняет первые места у шанхайцев?
– А-а-ага-а-а, – сказал Шляйхер, но я быстро поняла, что у него такое вежливое согласие обычно предвосхищает контраргумент. – Отчасти объясняет. Но их успех – это гораздо, гораздо больше, чем одно это. Преподавание в математике заслуживает особенно пристального взгляда, потому что их подход сосредоточен на «жесткости, сосредоточенности и связности».
Китайцы многого требуют от познавательных способностей учеников, у них высочайшие ожидания от каждого ребенка. Кое-чему они учат хорошо, у них крепкие возможности развивать у детей понимание.
Шляйхер объяснил, что, по сути, основную часть времени в шанхайской школе посвящают глубокому понятийному пониманию.
– Что такое «вероятность», «пространство», «математическая функция», «соотношение»?
– А как же западный подход к преподаванию математики? Там разве не больше прикладных аспектов? – спросила я.
– А-а-ага-а-а, – протянул Шляйхер, кивая. – В Штатах и многих странах Европы занятия математикой привязаны к мелким повседневным задачам – это программа шириной в милю и глубиной в дюйм. На уровне понятий берем довольно простую математику, вводим ее в перегруженный контекст действительности и думаем, что тем самым делаем предмет понятнее детям. Но это же очень поверхностное представление о математике.
Западный подход возникает из взглядов, что запоминание и прямое научение – это плохо, говорит Шляйхер, хотя на самом деле знание, предложенное таким способом, может оказаться крайне полезным инструментом.
– Китайцы запоминают то, что необходимо вызубрить, а остальное время глубоко погружаются в понятийное постижение. А мы потом удивляемся, чего это наши (западные) студенты не вырабатывают глубинного понимания идей, а шанхайские учащиеся вырабатывают.
Ян Сяовэй пришел к тому же выводу. Профессор педагогики в Восточно-китайском педагогическом университете, он недавно посетил восемнадцать школ в Соединенных Штатах и заключил, что американское преподавание «хорошо в теории, но не действенно практически». Слишком много внимания уделяется тому, чтобы «заинтересовать» детей математикой через проектное и опытное обучение, сказал мне Ян. «Слишком мало внимания непосредственному преподаванию математики».
