Аманда и ее родители усвоили этот урок рано.
– Учитель Тан, учитель Тан, – выпалила однажды Аманда, постукивая костяшками по столу – неожиданный жест от этой хрупкой девочки.
– Кто это?
– Моя баньчжужэнь – классная руководительница в начальной школе, – ответила она, содрогаясь. Восьмилетняя Аманда была от Тан в ужасе. – Учитель Тан вечно унижала меня перед одноклассниками. Говорила: «Ты, может, думаешь, что умная, но ты самая обыкновенная». Я не понимала, чего она ко мне цепляется, но нам вбили в голову, что учителя всегда правы. Я считала, что я плохой ребенок.
Словесные отповеди ухудшались, когда Аманда показывала хорошие результаты, когда пела особенно чисто или завоевывала первое место на контрольной по математике. Когда Аманда набрала большинство «голосов» и стала классной старостой, «учитель Тан подтасовала выборы, чтобы я вышла второй. Никогда я не выигрывала», – говорит Аманда.
Столько лет прошло, а Аманда все еще помнила взгляд учительницы Тан: такой яростный, что и белки-то в тех совиных глазах не всегда было видно, сплошная настырная черная радужка и зрачок.
– Почему она так вела себя с вами? – спросила я.
– Мы никогда не платили, – сказала Аманда. Много позже еще одна школьница поделилась с ней, что ее родители платили учительнице Тан подарками.
– Вроде взяток? – уточнила я.
– Это подарки. Деньгами. Оплачивали ее поездки. Одна ученица у нас в классе… ее семья свозила учителя Тан в отпуск на Хайнань. – Этот тропический остров – китайский аналог Гавайев. Большинство ее одноклассников, по прикидкам Аманды, приносило учительнице Тан от ста до двухсот долларов раз в несколько месяцев, год за годом, а это для семьи из среднего класса немалые деньги.
– А потом ваши родители пожалели, что не участвовали? Что не втянулись в эту игру? – спросила я.
Аманда уставилась в свой кофе. Кивнула, быстро, едва заметно.
В другой раз у Аманды возникли трудности с секретарем в старших классах. Аманде понадобилась копия выписки об академической успеваемости, чтобы подать заявку на программу обмена с американской школой, и девочка обратилась к заведующему архивом аттестационных бумаг.
– У меня по всем предметам «А» – всегда. Но в моей выписке стояли «B», – сказала мне Аманда, и голос у нее дрожал от гнева. Тот человек вручил ей выписку с ее именем в заголовке, а ниже – «B» по политологии, китайскому и биологии.
Ошарашенные родители навели справки, и один друг семьи раскрыл им глаза. «Вы не знали? Полагается платить», – сказал он.
– Текущая ставка – две тысячи юаней, – с горечью произнесла Аманда, показывая копии выписки «до» и «после», когда я попросила доказательств. Увидела два неразличимых документа, вплоть до официальной «шапки» школы, красными чернилами, – кроме букв, обозначавших оценки по трем предметам: политологии, китайскому и биологии. – После того как мама заплатила ему, он вернул мне мои «А», – продолжила Аманда, показывая пальцем на вторую бумагу. – Это базовая цена за правильную выписку, и она каждый год повышается.
– А что будет, если денег нет? – спросила я.
– Если б я не заплатила, у меня бы в выписке остались три «В».
– Учителя не имеют права принимать подарки! – воскликнула я. – Секретарь не имеет права пользоваться своей властью ради денег. Это злоупотребление.
По возвращении Аманды после года, проведенного в американской школе, из нее хлынул нескончаемый поток наблюдений за американской культурой, пронзительных в своей простоте: родители на Западе хотят достижений, но не желают, чтобы ребенок за них страдал. Самооценка – это очень важно. Как и футбол. У богатых есть связи, чтобы продолжать быть богатыми – и чтобы их дети тоже непременно были богатыми. И все же, пока была в Америке, Аманда редко натыкалась на понятие «злоупотребление».
Я попыталась объяснить.
– Должна ли учитель Тан принимать подарки? – спросила я у Аманды. – Семьи, дарившие подарки, могут получить несправедливые поблажки.
– Китайцы так не мыслят, – отозвалась Аманда, пожав плечами. – Такое поведение – оно везде.
Моя знакомая мигрантка Лорен тоже пала жертвой подобных схем: учителя Цзюнь-Цзюня хотели денег за школьную газету, которая должна быть бесплатной, оплаты учебников вне программы, наличных за факультативы, проводившиеся классными руководителями и объявленные «обязательными».
– Учительница Цзюнь-Цзюня сказала, что если он не будет посещать – отстанет от программы в основные часы занятий, – бурчала Лорен. – Восемьсот юаней в месяц. Никакой шицзай – честности.
Учащиеся тоже ищут лазейки.
– Как минимум девяносто процентов моих учеников жульничает, – считает директор одной шанхайской старшей школы. – По утрам я обхожу здание и ловлю по крайней мере двоих, списывающих домашнюю работу. – В последнее время, добавил он, техника позволяет мухлевать так, что поймать еще труднее. – Они применяют WeChat на мобильных телефонах. Фотографируют контрольные и рассылают друзьям.
Одним теплым дождливым днем Дарси покаялся, что тоже нашел себе лазейку.
– Мой отец не женат на моей матери, – сказал мне Дарси вполголоса, пока мы шли к метро после встречи. Это откровение стало случайностью: я обнаружила неувязки в его заявлениях о своей «мачехе» и допросила его.
– Они не женаты? – уточнила я, не очень понимая, к чему это он. Мы выходим на разговор о кризисе среднего возраста у родителей и связанных с ним романах на стороне?
– Нет, не женаты, – сказал он, прикрывая лицо зонтиком. Взгляда от тротуара не поднимал. – Когда мне было десять, мой отец обручился с другой женщиной. Я зову эту женщину своей мачехой. Они только ради фамилии.
Мачеха – из Шанхая, продолжил Дарси, и тут вдруг все встало на свои места. Ради фамилии женаты. Его отец тайком договорился о женитьбе и подмазал уговор кучей наличных: взял новую жену, женщина обрела финансовую независимость, а мальчик – родительницу с шанхайской хукоу.
Хукоу – это система прописки по месту жительства, которая накрепко привязывает ребенка к городу, где он родился. В основном китайские дети ходят в старшие классы и сдают общенациональный вступительный экзамен в колледж в родных городах. Это означает, что самые значимые годы образования ребенка зависят от того, что отпечатано в хукоу у его или ее родителей. Если б то же самое было в Америке, я бы, вероятно, обязана была в пятнадцать лет переехать туда, где родилась, – в Филадельфию, – и ходить в старшие классы там, хотя мы оттуда уехали, когда я еще подгузники носила, и никого в том городе я уже не знала.
Более того, содержание вступительных экзаменов в колледж зависит от того, где их сдавать: университеты открывают одним провинциям больше мест для абитуриентов, а другим – меньше. В американском эквиваленте вышло бы так, что вопросы в SAT, сдаваемом в Омахе, были бы труднее, чем в нью-йоркском варианте. Это означает, что хукоу способна привязать невезучего ребенка к провинции, где вступительные экзамены труднее или где меньше детей пробивается в колледжи высшего уровня. Например, Университет Цинхуа – известный в народе как «китайский Гарвард» – в 2016 году принял примерно двести детей из Пекина и столько же – со всей провинции Хэнань, хотя в Хэнане проживает девяносто пять миллионов человек – в семь раз больше, чем в Пекине. (Шанхайским детям везет, их игральные кости такие же шулерские: у учеников с шанхайской пропиской в пятьдесят три раза больше шансов поступить в блистательный Фуданьский университет, чем в среднем по стране.) В Китае система хукоу – помеха для общественной и классовой мобильности, и некоторые исследователи приравнивают ее к кастовой, называют «китайским апартеидом».
