Общеизвестно, что китайский язык – один из самых трудных на свете для изучения. В китайском более сорока тысяч отдельных иероглифов, любой из них – с виду случайное сочетание прямых и изогнутых черточек, выписанных тушью, без всякого интуитивно распознаваемого порядка.
Эта непроницаемость усиливается тем, что у разговорного мандарина четыре тона, а это означает, что у любой фонемы – например, «ма» – разное значение в зависимости от того, произнесена она ровным высоким тоном, повышающимся тоном, тоном понижающимся, а затем повышающимся или же понижающимся. Поэтому, даже если вызубрить тысячи иероглифов, в устной речи все равно придется попадать в тон.
– Проще всего запоминать иероглифы, которые похожи на то, что они означают, – объясняла преподавательница, юная сотрудница детсада, которую я нашла по соседству, – она обрадовалась подработке. Взялась поделить задачу на части. Иероглиф 火 означает «огонь», сказала она Рэйни, и видно, что он похож на пламя, вспыхивающее на двух деревянных палочках. Если приглядеться, есть иероглифы, содержащие ключ 火, и они обычно означают что-то, связанное с огнем. Например, 烧 означает «горение», 烤 – «жареный хлебец», 烫 – «что-то очень горячее». Такие ключи, или корни, подсказывают и звучание, и смысл.
Преподавательница рисовала поясняющие картинки. Например, 山 означает «гора», а 上 – «вверх». Есть и другие подсказки и уловки, помогающие усвоению, но, как ни крути, ни один учитель китайского не станет отрицать: в запоминании и практике письма тысяч иероглифов и состоит, в общем, изучение китайского. Никакому ребенку не избежать процесса, ставшего в американской школе ругательством, – зубрежки.
Китайский учат годами. Семь-восемь лет учишься читать и писать три тысячи иероглифов – такова оценка лингвиста и китаиста Джона Де Фрэнсиса, тогда как изучающие французский или испанский способны добиться сопоставимых успехов вдвое быстрее. Всякого пытающегося выучить китайский «неизбежно удручит убийственное соотношение усилий и результата», писал лингвист Дэвид Моузер. Моузер с юмором рассказывает о случае, когда сам не смог вспомнить слово «чихнуть». Как-то раз он ужинал с тремя аспирантами Пекинского университета. «Ни один из них не сумел без ошибок написать этот иероглиф, – рассказывает Моузер. – Пекинский университет вообще-то считается китайским Гарвардом. Можете ли вы представить, что три аспиранта на кафедре английского в Гарварде забыли, как пишется по-английски слово „чихнуть“?»
Мой путь изучения китайского был пыткой. Родители отправили меня в китайскую воскресную школу в Хьюстоне, и я впитывала изо всех сил – в смысле в паузах между припадками надежды, что, пока я вырисовываю у себя в тетрадке иероглифы, меня поразит внезапный удар молнии.
Китайские школьники учат язык уж точно не в режиме выходного дня. Муштра у них ежедневная, и от них требуют полной грамотности потрясающе рано. «Способность запоминать у ребенка в этом возрасте очень крепка, этим нужно пользоваться», – сказала мне в ходе нашей беседы одна преподавательница начальных классов.
Китай устанавливает жесткие стандарты обучения, никакого спуску даже самым маленьким: перво- и второклашки обязаны опознавать до тысячи шестисот иероглифов и писать восемьсот из них наизусть. К четвертому классу – две с половиной тысячи, к шестому – три, писать почти столько же, но особые программы многих школ на самом деле требуют еще большего. Согласно китайским стандартам среднего обязательного образования, полная грамотность означает память на ошеломительные три с половиной тысячи самых часто встречающихся иероглифов. Это означает, что в среднем китайский первоклассник – учеба в школе начинается с шести лет – посещает ежедневные многочасовые занятия по китайскому, чтению, письму и декламации. (Сам процесс обучения делает жесткую тренировку и запоминание частью повседневной жизни ребенка; некоторые наблюдатели за образованием считают, что именно безжалостная задача обучения китайскому языку – начало убийства в китайском школьнике любознательности и творчества.)
Парадокс: какой бы устрашающей эта задача ни казалась развитому уму, запоминание китайских иероглифов увлекало Рэйни больше, чем наработка навыков чтения по-английски. Он легко выучил алфавит, но при попытке запомнить, какие буквы как произносятся, не говоря уже о сочетаниях согласных вроде «sh», «ch» и «ll», он лишь всплескивал руками от отчаяния.
Бывали дни, когда его изучение китайского оказывалось ему на руку.
– Морковки – для кроликов, а я не кролик, – сказал он мне по-китайски и рассмеялся. Я уговаривала его съесть этот овощ за ужином и уверена, Рэйни от души радовался, что способен пресечь мои попытки кормления и по-китайски, и по-английски.
Бывали и трудные дни; однажды Рэйни отказался приглашать своих китайских друзей к себе на день рождения.
– Не хочу я говорить на своем дне рождения по-китайски, – сказал он.
– А в садике ты разве не по-китайски разговариваешь? – нашлась я.
– Да, но я же сейчас не в садике, – возразил он. Не поспоришь.
А однажды он развернулся и ушел посреди фразы, адресованной ему аи; та уставилась ему вслед растерянно. Мне и Робу он пояснил по-английски:
– Я устал говорить по-китайски. И вообще – палеонтологам китайский не нужен. – В свои четыре года Рэйни решил, что, когда вырастет, пусть ему платят за то, что он будет раскапывать окаменелости.
– Палеонтологам китайский как раз нужен, – возразил Роб. – В Китае находят много-много динозавровых окаменелостей.
Тоже довод.
* * *
Когда фабрики в дельте Янцзы работают с утра до глубокой ночи, а погода застойная, складываются идеальные условия, в которых воздух превращается в плотный, темный, удушающий туман.
Шанхай – родина процветающего сталелитейного сектора промышленности, а также многочисленных нефтехимических, резиновых, металлургических и машиностроительных заводов. Эти производства с изрыгающими дым трубами проникают в Шанхай и окружают его со всех сторон, и в некоторые дни толстые покрывала промышленного смога закрывают утреннее солнце и укутывают небоскребы у нас за окном в серые саваны.
Загрязнение воздуха в Китае представило для нас исключительную трудность.
Рэйни страдает припадками кашля, и при повышенном загрязнении воздуха они усиливаются; врач предупредил нас, что у ребенка, возможно, первые признаки астмы. Многие дети из нее вырастают, пояснил врач, но пока пусть лучше у Рэйни всегда будет под рукой ингалятор. В том числе, сказал врач, и в детсаду.
В особенно дымные дни, следуя этим медицинским предписаниям, мы вынуждены были не выходить из дома. Ежедневная оценка качества воздуха – проще простого: по утрам я у себя на шестнадцатом этаже раздвигала занавески в гостиной и смотрела на север, по-над красными крышами домов шикумэнь
[10], жавшихся к земле, между высоченными жилыми башнями, по-над Яньаньским шоссе, уже забитым «баоцзюнями»
[11] и «бьюиками» по дороге на работу.
