– Я боюсь. Убери, убери.
Наконец к нам подошла Ван.
– Что случилось? – спросила она у Хвостика.
Голос подвел ребенка, и она заревела. Ей удалось лишь показать на лося, всхлипы делались все громче. Чуть погодя Ван вынесла вердикт:
– На занятиях никакой возни с игрушкой. Лося положу здесь, он тебя подождет, пока занятия не закончатся. Иди сядь!
Ван положила лося на полку в шести дюймах от стула Хвостика, выпученные глаза персонажа уставились ей прямо в лицо. Хвостик, все еще в слезах, сидела и таращилась на игрушку. Когда Ван отвернулась, я сбросила лося под стул.
Имя Тыковки уже успело осесть у меня в памяти – учительница проорала его много-много раз. Ван У Цзэ, сядь! Ван У Цзэ, поставь ноги вместе! Ван У Цзэ, да что с тобой такое? Ты вообще хочешь, чтобы мама тебя сегодня забрала?
Не попадаться на глаза у Тыковки получалось из рук вон плохо. Во-первых, он был на голову выше своих одногруппников, и его переполняла энергия. Я смекнула, что для китайского школьника быть крупным и жизнерадостным – самое вредное сочетание. Во-вторых, все четыре дня, пока я его наблюдала, он был в яркой цветной рубашке. Ему не хватало камуфляжа. Один раз он повел себя особенно возмутительно – во время занятия убрел со своего стула к немногочисленным игрушкам в углу, когда говорила учительница Ван, – и тут уж она рассвирепела не на шутку.
– Ван У Цзэ, остаешься без стула. БУДЕШЬ СТОЯТЬ! – Она в три прыжка добралась до мальчишки и отшвырнула его стул. Стул упал, громыхнул по полу несколько раз и замер. Все дети наблюдали молча, я тоже застыла на стуле у дальней стены. Я отчетливо понимала, что моя знакомая обеспечила мне проникновение в классную комнату как наблюдателя, и, хотя меня встревожило то, что я видела, я сочла, что не имею права вмешиваться – никак. Я постепенно становилась заложником ситуации.
Тыковка поглядел на перевернутый стул, и на глаза его навернулись слезы. Он вдруг больше всего на свете захотел этот стул.
– Я хочу сесть, я хочу сесть. – Он хватал Старшую Ван за руки, искал утешения, но она вскинула их так, чтобы он не достал. Тыковка вцепился ей в бедра и попытался неловко обнять ее, но она отступила.
– Бу бао – не буду обниматься, – сказала она его макушке. – Хочешь стул? Теперь ты хочешь стул?
– Да, да, я хочу стул.
– Тогда сиди на нем, – сказала Ван. – Если не будешь сидеть, я тебе его не дам. И мама за тобой сегодня не придет.
* * *
Китайцы знают толк в эффективности, а простым сидением можно добиться сразу многого одним махом. Оно физически закрепляет отношения между учителем и учеником: повелитель возвышается, вассал низведен. Сидение к тому же – удобный способ блюсти порядок в классной комнате, под завязку набитой детскими телами.
В Америке многим педагогам, работающим с малышами, нравится метод общения, когда дети и воспитатели усаживаются все вместе в громадный круг. «Садимся в круг», – говорят они по многу раз на дню. Воспитанники и дети смотрят друг на друга на одном уровне.
Китайцы, с которыми я это обсуждала, считают подобную рассадку чрезвычайно странной. – Дети встают, уходят из круга и возвращаются на место, когда хотят, – сказала Тыковкина учительница Ли, которая однажды наблюдала это явление. – Нам в Китае не до такой роскоши. Если ты в классе, нельзя просто встать и пойти попить. Детей много, их нужно усаживать. Нельзя делать что хочешь. Должны быть яоцю – стандарты.
Но следует ли требовать от трехлеток, чтобы те выучились сидеть? Разве авторитарные методы, которыми эта цель достигается, не слишком суровы? Тыковкиных учителей я про это спрашивать не отважилась и потому обратилась к эксперту Го Ли Пину.
Го Ли Пин учит специалистов дошкольного образования в одном из ведущих профильных университетов Китая. Его специальность – развитие познавательных навыков у детей, он опубликовал несколько отчетов об исследованиях качества дошкольного образования в Китае. Я приглашаю его на кофе, в голове у меня бурлят вопросы о дисциплинарных подходах в обучении.
– Разница между американским и китайским стилями образования связана с Богом, – говорит он.
– С Богом? – переспрашиваю я. Го сидит напротив меня в шанхайском кафе, потягивает латте.
– У людей Запада есть Церковь и авторитет Бога, а у китайцев – учителя, – пояснил он. – В Соединенных Штатах многие дети ходят в церковь с очень юных лет и поэтому обычно узнают, когда разговаривать, когда сидеть, когда молиться, когда прерваться на трапезу, из воскресной службы, – продолжил он. – Усвоение правил начинается с детства.
Китайским детям правила поведения вдалбливаются извне.
– И вот тут-то за дело берутся учителя, – говорит Го, поднимая чашку латте, чтобы подчеркнуть сказанное. – У китайцев нет религии, и потому больше некому научить детей правилам поведения. Учителя – высшие авторитеты.
Параллель между поведением в церкви и в школе не показалась мне убедительной, но я восхитилась, что подобную мысль китайский исследователь считает фактом.
– Почему учителя здесь орут на занятиях? – спрашиваю я.
Тут Го наконец начал излагать что-то вразумительное.
– Громко говорить – китайская традиция, – сказал он. – Китай – земледельческое общество, и в глубинке громкие беседы придают людям радости и бодрости.
Я переключилась на угрозы учителей как применимый в классе метод.
– Да, такого мы не хотим, – говорит Го, качая головой. – В наше время мы пытаемся объяснять, что угрозы детям в образовательную систему включать нельзя. Но на практике легко не будет. В нашей традиционной культуре учителя – это класс, который выше учеников, что влияет на манеру общения учителей с учениками. В Америке учитель уважает ребенка как личность, а в Китае общество значимее отдельной личности.
Иными словами, Конфуций и идеал общественной гармонии по-прежнему влияют на жизнь в классных комнатах.
По нескольким дням наблюдений в детсаду в Сынане я поняла, что подобные суровые методы могут быть необходимы для поддержания порядка в тесных детсадовских комнатах, особенно когда воспитанников гораздо, гораздо больше, чем педагогов. Го Ли Пин подтвердил: «Когда детей в комнате больше пятидесяти, попросту нельзя разрешать им своевольничать. Учителя в силах лишь одергивать и повелевать. Одергивать и повелевать».
Знамо дело, объемы детсадовских групп в Китае баснословны. Сорок человек. Шестьдесят. Семьдесят пять. На селе случается и более сотни воспитанников в одной комнате.
Профессор Го признал эту трудность. Целый год он преподавал по приглашению в Колумбийском университете и навещал школы по всем Соединенным Штатам. За рубежом его впечатлило одно: люди Запада располагают роскошью простора.
– Если бы у китайских детей было столько места, сколько у детей на Западе, им было бы восхитительно, – сказал он.
Моя китайская приятельница Аманда предложила более зловещее объяснение суровым методам учителей. Выпускница одной из лучших шанхайских школ, она готовилась поступать в колледж в Америке. Нас познакомил наш общий друг.
