Я вознамерилась повидать китайский детсад изнутри. Постановила, что применю в своих репортерских изысканиях другой неплохой метод: другой шанхайский садик. В какую среду я вбросила своего ребенка? Рэйни проговорился про сидение – почему оно так важно? Китайское образование сводится к приспособленчеству и усидчивости? Действительно ли так суровы подходы учителей, как я опасалась?
Я попросила кое-каких своих китайских приятелей воспользоваться их гуаньси и наконец получила приглашение побыть на занятиях в садике под названием «Жэньхэ» – «Гармония». Пустят меня не раньше чем через шесть месяцев, когда начнется первая неделя занятий следующего учебного года, но я не сомневалась, что возможность это важная. В Шанхае более тысячи четырехсот государственных детсадов, все они работают по методикам Министерства образования, надзирает за ними местный комитет по образованию, и я была уверена, что, заглянув в классную комнату «Гармонии», кое-что пойму и о среде, в которой находится Рэйни.
Для наблюдений мне предоставят группу самых младших детей, преимущественно трехлетних, как Рэйни. Поскольку это будет их первый день вне дома, я получу уникальную возможность понаблюдать, как педагоги справляются с поведением детей в подобных непростых условиях.
Доступ я получила в порядке одолжения от подруги, которую об этом попросила. Подруга отчетливо дала понять, каковы тут «негласные» условия.
– Подарок учительнице будет кстати.
– Ладно… А какой примерно стоимости?
– Ну, скажем, тысяча куай?
[8] – Это сто шестьдесят долларов, примерно четверть месячной зарплаты учителя. В Китае, если тебе нужно чего-нибудь добиться, тактическая смекалка всегда проигрывает основному блюду – гуаньси, с гарниром в виде подарка.
– Сумочка «Кауч» подойдет? – парировала я. – У меня тут завалялось несколько.
– Да. «Кауч» – это хорошо.
* * *
В садик «Гармония» я прибыла в 8:32 и постучала в дверь младшей группы № 1; из-за запертой двери доносился рев.
Открыла учительница Ли, худощавая дама лет тридцати с чем-то – короткая стрижка, брови нарисованы толсто, черным карандашом.
– Сегодня будет луань – кавардак, – сказала Ли, впуская меня и со щелчком запирая за нами дверь.
Первый день занятий в детском саду «Гармония», передо мной – двадцать восемь крошечных блуждавших по комнате детишек в разных стадиях расстройства. Большинство рыдало, некоторые повторяли примерно одно и то же: «Мама! Мама! Я хочу домой!» Первые три года жизни они провели в домашнем уюте, в окружении родителей и бабушек с дедушками. И вот всё внезапно закончилось – малышей сдали в детсад, началась их долгая узкая дорога в китайском школьном образовании.
И дорога эта – очень сообразно – началась с приказа. За главную сегодня была старшая учительница Ван – устрашающая женщина с длинными черными волосами, которые, ниспадая к полу, казалось, тянут книзу все черты ее лица. У Ван был пронзительный сосредоточенный взгляд, опущенные уголки рта, острый и выпирающий подбородок и голос-стаккато, от которого вздрагиваешь: учительнице Ван нравилось использовать звук как оружие массового ошеломления.
– Сидеть… сидеть… сидеть… СИДЕТЬ! СИДЕТЬ, иначе ваши мамочки за вами сегодня не придут! – гремела Старшая Ван.
Дети бродили по комнате, между столами и стульями, словно некий великан взял пригоршню пухлых неваляшек и метнул их в обувную коробку. Некоторые уже перестали колыхаться, а некоторые все еще болтались враскачку по комнате – искали хоть что-нибудь привычное. У всех был потерянный вид. Мама! Мама! Хочу домой!
Учительницы Ван и Ли царили в этой комнате, задача первого утра – усадить двадцать восемь попок на двадцать восемь крошечных стульчиков. Деревянные стульчики были расставлены полукругом, обращенным к доске, в комнате площадью с гараж на две машины. Здесь было битком инвентаря китайского образования: вдоль трех стен громоздились многоярусные кроватки, темная меловая доска, два фарфоровых горшка, где уже накопилось по нескольку дюймов желтой мочи. (Садик Рэйни был чуточку современнее, хотя в некоторых туалетах унитазы все еще были стоячие.)
– Сидеть! – Ван и Ли вышагивали по комнате, высматривали ревевших детей. Едва ли не на каждом шагу им попадался ребенок, и они стремительным движением хватали его за плечо и вели крошечное тельце к ближайшему стульчику. Обе учительницы двигались решительно, однако Ван прямо-таки высасывала весь воздух, словно робот-пылесос, у которого нет выключателя.
– Сидеть! – велела Старшая Ван. – СИДЕТЬ, иначе мама за тобой не придет. СИДЕТЬ, иначе бабушка за тобой не придет! СИДЕТЬ, иначе я тебя после тихого часа домой не отпущу.
Дети плакали пуще прежнего. Мама! Мама! Хочу домой!
Гвалт стоял потрясающий. Учительницы визжали, перекрывая любой шум. Ван – высокая и тощая, лицо – сплошные углы. Резкий голос, способный стремительно меняться от сахарно-сладкого («Здравствуйте, мисс Чу») до резкого, как мачете («Стой смирно!»).
Двигалась она тоже отрывисто – указывала на пустой стул, троекратно стучала по столу, вдруг присаживалась, подхватывала ребенка подмышки и втягивала на сиденье. Я подумала о первом дне Рэйни в саду, и мне стало интересно, как вела себя с моим ребенком учительница Чэнь.
Когда все тела оказались на своих местах, началась муштра сидения.
– Ручки на коленочки! Спинки прямые! Ножки рядышком на полу! – Ван подкрепляла устные приказы физическими действиями – мощное сочетание. Пинала заблудшую ступню на место, хватала непослушные ручонки и со всей силы прижимала их к бедрам, тычком в лопатки заставляла спины выпрямляться.
Понаблюдав за всем этим минут пять, я заметила пустой стульчик и села, поставив ступни как полагается.
Я уже приметила непосед. Один мальчишка попросту не мог успокоиться по команде. Крупный для своего возраста, голова чуть ли не с тыкву, коренастое тело; он бесцельно бродил по комнате. В Америке по физическим габаритам частенько предрекают спортивные достижения – «вот будущий полузащитник», – но в Китае ты просто делаешься заметнее, если проказничаешь.
– Ван У Цзэ, сядь! Что с тобой такое? Иди сюда и сядь на стул сейчас же!
Тыковка посидел несколько секунд – и опять вскочил.
Старшая Ван усадила его толчком в плечо. Скок – тычок, скок – тычок. Эти пятнашки будут длиться до конца дня.
Детей, которые не желали сидеть, отчитывали. Девчурке, уковылявшей к кулеру, поставили на вид: «Еще не время пить воду. Сядь». Другую девочку привлекли игрушечная кухня и два пластиковых фрукта в углу. Учительница Ли застукала ее, в два скачка оказалась рядом, схватила подмышки, поставила на ноги и отнесла на стул. Без единого звука.
К десяти утра мне захотелось в туалет, но я боялась внести сумятицу. Учительницы не говорили детям, что без спросу они не получат воду, их не пустят играть в игрушки в углу и им нельзя говорить, пока к ним не обратились. Но когда дети пересекали черту, о которой не подозревали, их загоняли обратно. Учеба на собственных ошибках; я представила себе, как быстро ребенок поймет одну простую вещь: сиди тихо, руки-ноги как велено – целее будешь. И потому, когда ко мне подошла Пань Ли Бао, я струхнула. Этой пухлой девчурке с тощими черными хвостиками было что мне сказать.
