На следующей неделе жалобы посыпались всерьез.
– Ненавижу садик. Ненави-и-и-и-ижу садик, – ныл Рэйни – тихим, беспрестанным, глухим воем, который попадал аккурат в тот регистр, где, казалось, отскакивал от барабанных перепонок и гулял эхом несколько секунд, пока наконец не затухал. И ровно в ту же секунду Рэйни принимался заново: – Ненави-и-и-и-ижу садик.
В то, что любое образование может быть стопроцентным развлечением, я не верила никогда, но не помнила, чтобы учеба вынуждала меня выть над утренней овсянкой.
– Почему, Рэйни? – спросила я. – Почему тебе не нравится в садике?
– Каждый день садик, – ответил Рэйни. – Завтра садик. Потом опять садик. Всегда садик, садик, садик.
Я вспомнила о временах, когда опускала голову на подушку и с облегчением закрывала глаза после утомительного дня. Некоторого привыкания требует что угодно, это естественно – особенно жизнь в чужой стране и садик с детишками-китайцами. Может, у Рэйни привыкание просто не состоялось?
Нужно прислушиваться к его нытью, попытаться уловить подробности, решила я. И вот однажды он их выдал.
– Я очень хорошо сидел, а учитель все равно на меня разозлилась, – сказал Рэйни. – Не знаю почему.
В другой раз он выпалил:
– Учителя все время шумят. Не хочу в садик. Они кричат. У меня из-за этого сердцу больно.
«Кричат? Шумят? – задумалась я. – Насколько громко – и в каком смысле?»
– Как они кричат? – допрашивала я.
– Не хочу об этом говорить, – всегда отвечал он. Вообще у китайцев самые громкие голоса из всех, какие мне доводилось слышать (голос моего отца мог, по-моему, преодолеть длину Большого каньона из конца в конец). Может, у трехлетки Рэйни просто уши чувствительные? С силовым кормлением яйцами я как-то свыклась, и мне казалось, что Рэйни иногда нравится в садике, особенно если он явился домой с наклеенной на лоб красной звездочкой и гордо с ней разгуливал. И все же новые подробности меня обеспокоили. Что происходит в классной комнате учительницы Чэнь? Может, есть о чем волноваться?
На жизнь Рэйни в садике я могла взглянуть лишь одним глазком – посредством желтой папки на кольцах под официальным названием «Журнал развития ребенка», которую учительница Чэнь еженедельно передавала нам домой. В папке содержались фотоснимки детей, сделанные в разных углах классной комнаты: вот они позируют, изображая поваров в игрушечной кухне, а вот выстроены рядками, рты нараспашку – это у них пение, или вот стоят группой на игровой площадке.
На одной фотографии Рэйни с однозначно сердитым лицом сидит на коленках у мальчика постарше, мальчик обнимает Рэйни за талию. Подпись под снимком ссылается на шефскую программу: «Сестры и братья из старшей группы заботятся о младшей группе. Младшая группа больше не скучает днем по отцам и матерям, дети в младшей группе становятся независимыми и храбрыми». Более несчастным я Рэйни не видела никогда.
В папке содержались и указания родителям. Один такой документ объяснял родителям, что́ им следует делать, дабы искоренить в ребенке «дурные привычки» или «невнимательность». Другой наставлял, что «детей следует учить, что нужно встречать отцов после работы с чашкой чая и тапочками». Листок с рекомендациями уведомлял женщин об их материнских обязанностях: «Главная задача матери по осени – защищать ребенка от сухой жары. Для профилактики сухости горла, губ и кожи, а также носовых кровотечений давайте ребенку бурый рис или грушевую кашу». Судя по всему, образцовый китайский отец горит на работе, мать приставлена к кухне, а дети существуют, чтобы обслуживать главу семьи – мужчину.
Сверх того, что я читала в «Журнале развития ребенка», о манере поведения учителей или об их взглядах на образование мне почти ничего не было известно. Сообщений в WeChat – сотни, но осмысленных сведений – самая малость. Я смекнула, что кое-кто из родителей в «Сун Цин Лин» не находил себе места, как и я, – особенно те немногие иностранцы, чьи дети попадались во всех пяти младших группах. Мы, родители-иностранцы из Америки, Австралии, Франции и Японии, взялись допрашивать наших детей и делиться результатами.
Одна дама доложила мне, что ее сын сказал попросту:
– Мы там сидим.
– Сидите? А книжки читаете? Песенки поете? – уточнила она.
– Нет, мы просто сидим.
– И что делаете?
– Просто сидим и ничего не делаем, – ответил малыш.
Другая мамаша рассказывала, что, по словам ее сына, они ходят на улицу и там учатся держать на голове мешки с песком и сыну это занятие, похоже, нравится.
Я принялась забрасывать Рэйни вопросами за ужином: «Что вам говорят учителя? Что говорит школьная аи? Чем вы занимаетесь в садике?»
Рэйни не ответил. Но прошло несколько дней, и мой сын начал использовать мое отчаяние как рычаг. «Расскажу тебе про садик, если ты меня сегодня не будешь спать укладывать». «Купи мне мармеладных мишек – расскажу про садик». И наконец: «Расскажу про садик – если разрешишь остаться дома».
Я взялась придумывать предлоги навестить «Сун Цин Лин» в дневное время: заявлялась перед самым обедом – оставить для Рэйни запасную рубашку (следить за тем, чтобы ребенку было тепло и уютно, – наиважнейшая задача родителя-китайца) или заплатить за садик лично, а не банковским переводом. (Согласно закону об обязательном образовании, государственные младшие и средние школы с первого по девятый класс обычно бесплатные, но садики, куда берут даже трехлеток, – вещь необязательная, и поэтому за них надо платить.) Когда б я ни прогуливалась – ну совсем как ни в чем не бывало – мимо двери младшей группы № 4, я оглядывалась по сторонам, чтобы убедиться, что никаких взрослых рядом нет, подкрадывалась и прижимала ухо к двери. Никогда ничего не слышала. Псих, ни дать, ни взять.
«Сун Цин Лин» оказался непроницаемым. Однажды мне удалось изловить директрису Чжан после занятий; я понадеялась, что меня пустят постоять в глубине классной комнаты – любой классной комнаты, хотя бы несколько часов. Чжан стояла у кромки зеленой лужайки и наблюдала, как поток семей устремляется за садовские ворота, и тут осторожно, стараясь не застить ей обзор, приблизилась я.
– Здравствуйте, Чжан Юаньчжан, я мама Рэйни. Спасибо, что взяли нас в садик, – сказала я. – Мы очень рады.
– Хао, хао, – сказала она. Хорошо, хорошо. Я сообщила ей, что оборудование игровой площадки считаю впечатляющим, а также обмолвилась парой слов о погоде. Затем глубоко вдохнула – и взяла быка за рога. – А нельзя ли как-нибудь поприсутствовать на занятиях?
– Мы не пускаем людей на занятия, – ответила она, глянув мне в лицо, а затем вновь воззрилась на семьи, покидавшие территорию детсада. Я применила прием лести.
– Ну, я надеюсь разобраться в китайском стиле преподавания, – сказала я. – Мы на Западе считаем китайскую систему очень впечатляющей!
– Мы не разрешаем наблюдать не-учителям, – сказала она, поглядела мне за плечо, а затем стремительно ретировалась. – Прошу меня извинить.
