И только когда наши губы размыкаются и мы выпускаем друг друга, пьяные и задохнувшиеся, я вижу у Майкла на щеках слезы. Они поблескивают в лунном свете.
— Что случилось? — ласково спрашиваю я, вытирая их большим пальцем.
— Не знаю, — отвечает он и отворачивает от меня лицо. — Просто в этот момент мне показалось, что я вот-вот потеряю тебя. Я испугался.
— Не бойся, — говорю я, поглаживая его по щеке. — Как бы мне хотелось сказать тебе…
Я умолкаю, потому что не могу произнести этого вслух. Я хочу жить в мыслях Майкла, остаться в его памяти навсегда. Хочу, чтобы каждый раз, глядя на луну, он думал обо мне.
— Мне и правда скоро нужно будет уйти, и мы с тобой больше не увидимся, но, пожалуйста… Пожалуйста, не забывай меня! И даже если забудешь, всякий раз, когда увидишь такую луну, ты вспомнишь этот момент. И меня.
— Я не смогу тебя забыть.
— Возможно, у тебя не будет выхода.
И я целую его еще раз. На этот раз куда более жадно и яростно. Мы чуть не падаем, врезаемся в стену, и ладони скользят по телу, сплетая нас воедино.
Больше всего на свете мне хотелось бы, чтобы он знал меня по-настоящему, знал, какая невероятная сила принесла меня сюда и вплела в этот момент.
И как только возникает такая мысль, это снова происходит — безжалостно и против моей воли. Меня пронзает такой огонь и ослепляет такой свет, словно солнце прорвало пелену ночи, чтобы сжечь меня.
Пламя охватывает меня и за секунду обращает в пепел. Вселенная выворачивается наизнанку. Майкла больше нет.
Из моей груди вырывается плач. Я чувствую привкус крови.
Я стою на ярко освещенной улице. Мимо с оглушительным ревом проносится «Mazda MPV».
Майкла больше нет.
Нет. Это меня больше нет. Я растворилась прямо у него в руках. Я притрагиваюсь к своему лицу и понимаю, что у меня из носа идет кровь. Я тщательно вытираю ее ладонью. Закрываю глаза и пытаюсь снова его почувствовать. Нащупать сквозь тонкое полотно времени, которое разделяет нас. Услышать, как он зовет меня по имени, почувствовать его движения. Но ничего. Нет ничего, только ночь, страх завтрашнего дня и вкус крови на губах.
Даже если он не поверит, по крайней мере, теперь он знает правду.
Глава 38
Но за моей спиной, я слышу, мчится Крылатая мгновений колесница; А перед нами — мрак небытия, Пустынные, печальные края
[16].
Эндрю Марвелл
12 июля
Когда я добираюсь до ступенек дома миссис Финкл, уже занимается рассвет. Опустошенная и потерянная, я прохожу мимо гипсовой Марии. Останавливаюсь на секунду взглянуть на нее — на ее выцветшее, отрешенное и благочестивое лицо, руки, приоткрытые навстречу раю в… Что это за жест? Материнская нежность? Материнская обреченность?
Не вполне осознавая, что делаю, я сталкиваю ее с подоконника. Статуя с глухим стуком разбивается о камни, ее тело раскалывается надвое, а голова откатывается в сторону и обращается лицом к небу.
Я не чувствую ничего — с головы до пят. Меня истощил и травмировал этот переход. Я так отчаянно хочу вернуться в объятия мужчины, из которых меня так безжалостно вырвали, что, похоже, мой бедный смертный мозг просто не в состоянии работать как следует.
— Обагрила город кровью?
Я закрываю за собой дверь и, услышав голос миссис Финкл, вздрагиваю.
— Вроде того, — устало говорю я.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает она. — Выглядишь так, словно дунь на тебя — и ты упадешь.
— Честно говоря, не знаю.
— Хочешь кофе? Я всегда встаю рано. Было бы неплохо выпить с кем-нибудь кофейку и поболтать пару минут.
Я вспоминаю, что разбила статую Марии, и на меня накатывает чувство вины. Возможно, после кофе я найду в себе мужество признаться в этом и заодно узнаю, как все исправить.
— Было бы неплохо.
Я сижу за кухонным столом, облитым золотистым утренним светом, и смотрю, как хлопочет миссис Финкл: наливает сливки в кувшинчик, насыпает в сахарницу сахар… Когда она ставит передо мной чашку дымящего черного кофе, я добавляю в него сахар и наливаю сливки, потому что было бы невежливо этого не сделать. Мы сидим в тишине. Никто из нас ничего не говорит — мы просто наслаждаемся теплом зарождающегося дня, покоем и безмолвием кухни.
— Может, тебе стоит повидаться с кем-нибудь? — наконец спрашивает миссис Финкл. — С кем-то, кто мог бы дать тебе хороший совет? Нет, не с доктором или психиатром. С кем-то, кто разбирается в мистике.
— В мистике? — Я поднимаю на нее взгляд.
— Я, может, и старая, но не глупая, — улыбается она. — Вы здесь не только ради того, чтобы продать старый дом. Есть и другая причина. Думаю, тебя преследует нечто. Не знаю, что это и что оно делает. Но я знаю, что ты здесь, чтобы найти ответы на вопросы о своей маме и о самой себе. Я хочу сказать, что иногда их легко найти, если открыть свой разум.
Я смеюсь и случайно делаю слишком большой глоток. Кофе обжигает рот.
— Знаете, думаю, мне будет трудно еще шире открыть свой разум.
— Ну, если задумаешься об этом, я смогу тебе помочь. — В подтверждение своих слов она кивает. — Я знаю нужных людей.
— Спасибо, миссис Финкл, — говорю я. — И за кофе тоже. Это было то, что нужно. И простите, пожалуйста, что я разбила вашу статую. Я куплю новую.
— Другого я и не ждала, — снова кивает миссис Финкл, и я запоздало понимаю, что она уже все знает. Она наверняка следила за мной и видела, как я это сделала.
— Знаешь, — говорит она, когда я начинаю подниматься по ступенькам, — иногда так бывает. Живешь-живешь, и в какой-то момент кажется, что ты вот-вот сломаешься. Ты в этом уверена — как и в том, что иначе не будет. Но все же бывает. Просто помни об этом.
— Хорошо, — отвечаю я, продолжая подниматься по лестнице.
И тут кто-то стучит в дверь.
Это Стефани.
— Мне нужно сказать вам кое-что, — говорит она, сидя на самом краешке дивана в нашей квартирке, и, наклонившись вперед, зажимает ладони между коленями. Ей явно не по себе.
Горошинка, поджав ноги, расположилась в кресле напротив. Судя по всему, она так и не сомкнула глаз в эту ночь. Когда я вошла, она заключила меня в объятия и сжала так крепко, что я услышала, как хрустнули ребра.
— Я не могла просто забрать деньги, вернуться во Флориду и сделать вид, что ничего не случилось. Не могла, пока вы не узнаете правду. Это неправильно — скрывать ее от вас. Я боюсь, но… пора мне наконец хоть раз поступить как надо.
— Что это за правда? — спрашиваю я, чувствуя, как внутри все обрывается.
